Переписав некоторые фразы из писем в блок нот, я теперь перечитывала их, стоя на светофорах. Последний год жизни моей сестры предстал целиком на этих разбросанных листках.

У меня было такое чувство, как будто я смотрю на мир через стекло, пытаюсь разбить его ногами, чтобы выйти наружу, но оно толстое и небьющееся. Уже много лет я не чувствовала себя так.

Мне надо было работать, завершить отложенные дела, зарабатывать на хлеб, а мои мысли занимали совсем другие вещи. Я неспешно ехала по улицам, и в голове у меня всплывали некоторые фразы Ады: когда он выпьет, становится жестоким…

Вернувшись в агентство, я уселась за письменный стол, закурила и стала просматривать свои записи. Альфио Толомелли, Альвизе Лумини. Машинально обвела красным карандашом начальные буквы двух имен.

Дверь резко распахнулась и черно-белые эстампы с изображением видов Болоньи, висев шие на стене, подпрыгнули. У моего отца тяжелые шаги. (Моя мать называла его Кантини. Я не помню, чтобы она звала его по имени.)

— Что у тебя с глазом? — спросил он.

— Понятия не имею, может, мошка какая залетела.

Он раскрыл газету, которую держал под мышкой.

— Правые победили и в Голландии.

— Тебе это неприятно, папа? — спросила я, не отрываясь от записей.

Он посмотрел на включенный компьютер:

— Неужели так необходим этот ящик?

— Ты отстал от мира.

Вошел Лучио и, как всегда, испытывая смущение и неловкость при виде моего отца, поздоровался с ним Мой отец, Фульвио Кантини, положил ему на плечо руку и помахал газетой.

— Любезный Спазимо, левые кончились в семидесятые годы, когда убили Моро. Стоило бы сказать это всем типам, которые водят хороводы!

Спазимо покорно кивнул головой.

Я стиснула зубами колпачок шариковой ручки: мой отец все еще не потерял способности заставить меня понервничать, как не выучившую урок школьницу.

— Все таскаются с этими портативными штуковинами… иду в кафе, они сидят там, по ним вкладывают деньги на бирже, наблюдают за рынками, читают экономические страницы. Поколение маркетинговых специалистов. Выходит… правы они?

Я рассеянно слушала, а в голове крутились строки из письма. Съедаю четыре апельсина в день, чтобы сэкономить деньги на проезд до ближайшею, пусть и паршивого, театра, режиссер сказал, что даст мне роль Офелии, если я буду с ним ласкова…

Старший фельдфебель снял пальто и остался в тонком пуловере беловатого цвета Мысль, что он может, останься здесь дольше обычного, пугала меня. От нечего делать я стала рассматривать вывеску магазина нижнего белья, который находился напротив моего окна Отец стоял, облокотившись о стенной книжный шкаф, как будто это не он сам много лет назад уволился из жандармерии. Я посмотрела на него. От того человека, которому приходилось держать себя в руках, чтобы одному воспитать двух дочерей без матери, ничего не осталось: жизнь сделала из него жалкого, ко всему безразличного и всем недовольного пьяницу.

Помню случай, когда к нам домой, почти сразу после смерти Ады, пришел врач и сказал, чтобы он не очень усердствовал с выпивкой. Отец ответил, что его совершенно не волнует печень, все равно жизнь его разошлась по швам: осталось лишь взять веник, совок и выбросить ее в первый мусорный ящик. Но когда он заметил, что я стою в дверях и слушаю его, то сразу сменил тему.

Он сел в кресло и прислонил голову с поредевшими волосами к спинке. Лучио держал в руке конверт с зарплатой и раздумывал, остаться или уйти.

— Итак, как идут дела? — спросил у него отец.

— Как всегда, — ответила я.

— Джорджи а, сколько раз я должен тебе говорить, чтобы в офисе ты была в костюме, в жакете и брюках?

— Я забыла жакет дома.

В горле у меня все пересохло, и, хотя во рту не было аспиратора для отдэса слюны, ощущение такое, что я сижу у стоматолога. Отец принялся тараторить об упадке западной жизни, а Спазимо вежливо внимал ему.

Я включила принтер, он прервал свой монолог и произнес «Ты поправилась. Тебе надо походить в спортивный зал, позаниматься на тренажерах».

Мне хотелось ответить ему, что я не такая, как его сыщики из американских детективных романов, которые встают на рассвете и бегают по берегу океана.

— Именно в восьмидесятых годах от идеологии не осталось и следа, — снова завелся он.

Спазимо неохотно согласился.

Отец встал и, подойдя к шкафу с картотекой, начал выдвигать ящики.

Он забыл, что бутылка с анисовым ликером стоит в тумбе письменного стола Я наблюдала, как он ломал себе голову и нес чепуху, чтобы скрыть истинную цель своего прихода.

Я тоже встала.

— Надо же, у тебя ширинка почти у самых колен, — произнес он.

— Сейчас так модно, фельдфебель, — пришел мне на помощь Спазимо.

Двадцать семь лет назад волосы моей матери были золотистого цвета, она собирала их сзади и скрепляла заколкой.

В сорок четыре года она была красивой женщиной с ясными, близко посаженными глазами и узким лицом; мне достались от нее лишь низкий голос и жалкая часть шикарной груди.

Я услышала крик Ады и, взглянув в окно, увидела синюю мигалку полицейской машины и красную — машины «скорой помощи». За ними стоял без видимых вмятин «Рено» серого цвета, а мою мать едва можно было узнать. Мне было двенадцать лет, но я уже чувствовала себя развалиной, как рассыпающийся на части автомобиль. Ты умираешь с тем, кто умирает, и требуется время, чтобы воскреснуть.

Фульвио Кантини нервно подергивал ногой, щеки покрылись красными пятнами, а у рта показались глубокие складки.

— Папа, у меня нет времени сидеть здесь и беседовать, да и Спазимо надо работать.

— Расследуешь дело?

— И не одно.

— Работа продвигается хорошо?

— Думаю, да.

— Нет ничего хуже, чем делить шкуру неубитого медведя.

Я бросила взгляд на Лучио в надежде, что он поддержит меня. Напрасно: его больше беспокоило, как бы еще угодить старшему фельдфебелю.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. До тех пор, пока дела идут… — После чего, схватив сумку и куртку, я указала на третий ящик письменного стола, бросив на ходу: «Бутылка там» — и вышла.

Мне хотелось колотить машину ногами, но вместо этого я забралась в нее и опустила голову на руль, стараясь успокоить нервы. Потом повернула ключ зажигания и наугад, без цели, поехала, просто чтобы расслабиться. Вокруг — реальные улицы, реальные люди, реальные деревья, но мне мерещилось совсем другое.

Я вижу отца, который отводит меня в сторону и произносит вполголоса: «Я сказал Аде, что мама попала в аварию. Ты меньше, но вся в меня… ты сильная…»