целей, мог сложиться только на основе индивидуальной собственности (я предпочитаю называть ее именно так). Этот термин Г. С. Мэна более точен; обычно говорят «частная собственность». Индивидуальная собственность лежит в основе моральных норм любой развитой цивилизации. Древние греки, по-видимому, первыми осознали, что она к тому же неотделима от свободы личности. Известно, что создатели законов древнего Крита «приняли за основу положение, что свобода – высшее благо для государств. Ведь только одна свобода делает блага собственностью тех, кто приобрел их, тогда как блага, приобретенные в рабстве, принадлежат правителям» (Strabo X, 4, 16).

Важный аспект этой свободы – свобода отдельных людей или подгрупп преследовать собственные цели, руководствуясь разными знаниями и навыками, – стал возможен не только благодаря контролю отдельных лиц над разного рода средствами производства. Этому также способствовало установление еще одной нормы (практически неотделимой от первой): признание законными принятых способов передачи этого контроля. Право индивидуума самому решать, как использовать определенные вещи, руководствуясь собственными знаниями и ожиданиями (либо знаниями той группы, к которой он присоединяется), зависит от общего признания той области частной жизни, в которой человек может свободно распоряжаться, и в той же степени от признания законным способа передачи этого права (на конкретные вещи) другому человеку. Предварительное требование для существования такой собственности, свободы и порядка со времен древних греков и до настоящего времени остается неизменным: закон как набор абстрактных правил, позволяющих любому человеку в любое время установить, кто может распоряжаться какой-то конкретной вещью.

В отношении некоторых вещей понятие индивидуальной собственности, должно быть, появилось очень рано. Пожалуй, в качестве примера можно назвать древние орудия труда. Привязанность человека к созданному им уникальному и очень полезному инструменту или оружию могла быть весьма сильной, так что передать вещь было сложно чисто психологически, и владелец не расставался с ней даже в могиле (толосы, микенские гробницы). Происходило как бы отождествление изобретателя с «законным владельцем»; имелись многочисленные варианты этой идеи, иногда сопровождаемые легендами. Например, в более позднее время появилась легенда о короле Артуре и его мече Экскалибуре: меч передавался не по человеческим законам, а по «высшим» законам магии или «небесных сил».

Как показывают эти примеры, расширение и уточнение понятия собственности происходило вынужденно, но неотвратимо, и едва ли можно считать эти процессы завершенными даже сегодня. Понятие собственности еще не имело большого значения в кочевых племенах охотников и собирателей. Если кто-то обнаруживал убежище или источник пищи, ему нужно было рассказать о находке всем остальным. Скорее всего, первыми индивидуально изготовленными долговечными инструментами владели их создатели – потому что никто, кроме них, не умел ими пользоваться (и вновь можно вспомнить о короле Артуре и Экскалибуре; Артур не создавал Экскалибур, но только ему меч был под силу). В свою очередь, индивидуальная собственность на менее долговечные вещи могла появиться только позднее, по мере того как групповая солидарность ослабевала, а отдельные индивиды получали ответственность за более мелкие группы, такие как семьи. Вероятно, потребность сохранить пригодные для обработки участки земли сделала возможным постепенный переход от групповой собственности на землю к индивидуальной.

Однако мало пользы строить предположения, в какой именно последовательности все это происходило, так как наверняка кочевые народы, разводившие скот, и оседлые, занимавшиеся сельским хозяйством, развивались по-разному. Ключевым моментом является то, что развитие индивидуальной собственности есть обязательное предварительное условие развития торговли и в дальнейшем – формирования более крупных, основанных на сотрудничестве структур, а также появления сигналов, которые мы называем ценами. Не столь важно, признавались ли владельцами определенных объектов отдельные лица, или большие семьи, или добровольно созданные группы людей. Гораздо важнее то, что разрешалось выбирать, кто будет определять, как использовать собственность. Должны были вырабатываться (особенно в отношении земельных участков) такие взаимоотношения, как «вертикальное» разделение прав между собственниками верхнего и нижнего уровней, или между собственниками и арендаторами, – в наши дни владение недвижимостью также предполагает использование подобных схем, и гораздо более широкое, чем позволяли примитивные представления о собственности в прошлом.

Не следует полагать, что племена были начальным звеном в процессе развития культуры; они скорее ранний продукт такого развития. «Самые ранние» сплоченные группы имели схожие обычаи и общее происхождение с другими группами либо индивидуумами, с которыми они не обязательно были знакомы (мы обсудим это в следующей главе). То есть нельзя утверждать, что племена и были первыми хранителями общих традиций, а потом уже началась культурная эволюция. Но все же – пусть медленно и вовсе не гладко, где-то одним путем, где-то другим – упорядоченное сотрудничество расширялось, а общие конкретные цели заменялись обязательными для всех, не зависящими ни от чьих стремлений абстрактными правилами поведения.

Классическое наследие европейской цивилизации

По всей видимости, именно греки (главным образом философы-стоики с их космополитическим мировоззрением) первыми сформулировали моральную традицию, которую римляне позже распространили на всю империю. Как нам уже известно (и с чем не раз еще придется столкнуться), эта традиция вызывает сильное сопротивление. В Греции ей противодействовали, конечно же, большей частью спартанцы – они яростно сопротивлялись развитию торговли, не признавали индивидуальную собственность, причем не осуждали и даже поощряли воровство. В наше время слово «спартанец» вызывает ассоциацию с образом дикаря, отвергающего цивилизацию, – сравните характерные для XVIII века суждения о спартанцах доктора Сэмюэла Джонсона в «Жизни Босуэлла» и Фридриха Шиллера в эссе «О законодательстве Ликурга и Солона» (Uber die Gesetzgebung des Lykurgos und Solon). Впрочем, уже у Платона и Аристотеля можно уловить некую ностальгию по спартанским обычаям. Суть этой ностальгии (она существует и в наши дни) – стремление к микропорядку, где все решает всеведущая власть.

Какое-то время крупные торговые сообщества, возникшие в Средиземноморье, подвергались грабежам гораздо более воинственных римлян, которые, как сообщает Цицерон, господствовали в регионе и подчинили себе наиболее развитые торговые центры Коринф и Карфаген, променявшие военную доблесть на «страсть к торговле и мореплаванию» (лат. mercandi et navigandi cupiditas) (De re publica, 2, 7–10). Но в последние годы существования республики и первые века империи, управляемой сенатом (а интересы сенаторов почти всегда были связаны с торговлей), Рим дал миру прообраз частного права, основанного на понятии индивидуальной собственности в самом чистом виде. Упадок и окончательная гибель этого первого расширенного порядка наступили только после того, как центральная власть в Риме стала все больше вытеснять любые свободные начинания. События в такой последовательности повторялись много раз: да, цивилизация распространяется, но вряд ли шагнет далеко, если правительство берется руководить повседневными делами своих граждан. По-видимому, еще ни одна цивилизация не развивалась успешно без правительства, главной целью которого является защита частной собственности. «Сильные» правительства раз за разом тормозили дальнейшую эволюцию и