Она зло оглянулась.

— Буйный, да?.. Справились, да?.. Корабельник узел завязывал?.. Затянул-то…

— Послушай же, — Лекарь мягко взял ее за руку. — Убаюкай сначала, потом развяжешь. Это же он тут учинил весь этот… разгром. Мы с Корабельником почувствовали… прибегаем — окно настежь, он на подоконнике. Петрушка со страху под кровать забился, мы его еле вытащили. Весь в пыли, трясется… Тритон, говорит, вдруг встал, когда волки завыли. И глаза, говорит, у него были совсем мертвые. Дурачок испугался, а Тритон взял табурет — и в окно. Стекла посыпались, Петрушка под кровать, но тут мы с Корабельником… Поверь, Нета, мы его вдвоем еле скрутили. Не развязывай.

— Отойди, Лекарь, — Нета погладила Тритона по голове. — Ты лучше отойди, не мешай мне.

— Не удержишь ведь, Нета, — безнадежно сказал Лекарь, отступая. — Пойми ты: они же сироты… И, когда они слышат зов… Эта дудка как будто душу вынимает. Крысолов сейчас то ли отвернулся, то ли отдыхает. А вот когда он поближе подберется… и ты к нему пойдешь, Нета, и я пойду. И Корабельник. А Тритон очень сильный, ты же знаешь. И, если ты его не удержишь…

Нета молча распутывала узел. Этот узел назывался «нерушимые узы», когда-то Корабельник сам научил Нету его вязать. Развязать его было невозможно, но, если знать, за что потянуть, нерушимые узы падали сами собой. Однако сейчас, затянутый в спешке, узел не поддавался. И все-таки Нете удалось подцепить нужный кончик, она вынула изо рта Тритона обмусоленную тряпку и отшатнулась: он зарычал нечеловеческим голосом.

— Что это, Лекарь? — голос Неты зазвенел от злых слез. — Что это — кровь?..

— Нета, ну, ради бога, — устало ответил Лекарь. — У него же серьга в языке… прикусил, наверное…

— Я вас обоих с Корабельником прикушу, — горестно пообещала Нета, осторожно вытирая Тритону лицо. — Сейчас, Тош, потерпи…

— Нета! — сказал Лекарь, отступая. — Я тебя в последний раз предупреждаю… Остановись. Ты его не удержишь.

— Я? Тошку не удержу?.. — Нета зло усмехнулась, стремительно распутывая узлы на руках Тритона. Тот не говорил ни слова, только следил за ней узкими тигриными глазами. Он действительно походил на дикого зверя, все его мускулы были натянуты и дрожали под медной кожей. Нета быстро распустила последний узел и тут же с силой обхватила обеими руками яростно извивающееся тело, прижала к себе и ласково зашептала прямо в ухо — это была колыбельная, которая, при правильном использовании, могла укротить самого буйного из буйнопомешанных. А Нета умела ею правильно пользоваться.

* * *

— Надо же… удержала, — сказал Лекарь некоторое время спустя. Тритон уже спал, но она все не отпускала его, тихо покачивала, гладила, гладила теплый затылок. — Послушай, Нета… — он смущенно хмыкнул. — А у тебя с этим мальчишкой ничего не было?.. Ну, прости, это был бестактный вопрос… Не думай, пожалуйста, я не против, даже Учителя говорят, что это только на пользу силе. А все, что на пользу силе… ну, Нета, что ты? Я не хотел тебя обидеть!

Нета печально улыбнулась.

— Лекарь, Лекарь… ты такой хороший. Я не обиделась. Если хочешь, я отвечу. Да, у меня с ним что-то было. Только у него со мной — ничего не было.

Ворота укрепили балками от старого амбара, который давно гнил без дела на заднем дворе. Кудряш, непривычно молчаливый, с красными глазами — плакал, небось, по своим волкам, — то и дело поднимался на стену посмотреть, не вернулись ли они. И с каждым разом он все ближе видел довольно слаженные отряды горожан, подбирающихся к замку. Несмотря на ветер, несущий ледяные струи дождя, эти серые цепи упорно двигались к цели: видно, горожане понимали, что, стоит утихнуть буре, и вместо замка с десятком отродий перед ними предстанут голые скалы, кое-где поросшие мхом.

Корабельник велел всем отдыхать, и Алиса потихоньку уединилась в одной из пустующих комнат правого крыла. Там, на стене, висело старинное бронзовое зеркало, потемневшее от времени — если в него посмотреть, увидишь принцессу. Принцесса, — говорит Птичий Пастух. Ледышка, — говорит Умник. Неправда же, неправда, она не ледышка!.. Когда Умник походит к ней и кладет острый подбородок на ее затылок, и обнимает ее двумя руками, у нее в груди начинает трепыхаться горящая бабочка. Он отходит, а бабочка бьется, пока не почернеет и не упадет. Их уже много накопилось, этих черных мертвых мотыльков. Потому что Умник давно не упирался подбородком в ее макушку.

Алиса протерла зеркало рукой.

Вот же, вот, — глаза, волосы, плечи, рот этот пунцовый, яркий… это же все живое, теплое. Разве нет? Алиса приложила ладонь к щеке. Ладонь была холодной, щека теплой. У нее просто замерзли руки. Это ничего не значит. Щека ведь теплая? Теплая щека!.. А слёзы, которые по ней текут, совсем горячие.

Да нет, она не ревнует, что за чушь, зачем ей ревновать… И Рада тут ни при чем. Рада не виновата, что все парни рано или поздно в нее влюбляются. Но Умник!.. Несколько дней назад, когда они еще не слыхали Зова, Алиса застала его в комнате Рады. Они ничего не делали, даже не целовались, но оба смутились, когда она вошла. Почему смутились?.. Ясно же, почему. И никаких тебе горящих мотыльков. Вот так просто.

Все дело в ней самой, в Алисе, она сама во всем виновата. Если бы она хоть что-то помнила о себе… Все что-нибудь да помнят.

Рада вот даже помнит своих родителей. И костер.

Люция помнит ульи и запах жимолости, и розы, и зеленый виноград, карабкающийся по стенам беседки возле ее дома.

Жюли помнит рыжую собаку и кота. Собака облизывала ее лицо, и Жюли однажды сказала, что собачья шерсть пахнет мёдом. Это же неправда. Медом пахнет Кудряш, хотя он вечно возится со зверьем, так что должен, по идее, вонять псиной…

Кудряш помнит свою мать, большую реку, белый ровный песок: он пересыпал его деревянным ведерком.

Птичий Пастух помнит лодочника, который его прятал. Лодочника звали Ли Бо, он прятал мальчишку чуть ли не с рождения. Птиц показывал татуировку вокруг пупка — символ солнечной энергии, мощи и тепла. Эту татуировку ему сделал Ли Бо, чтобы помочь воспитаннику стать еще сильнее. Он в это верил… Птичий Пастух, когда вспоминает его, не скрывает слез — Ли Бо убили за то, что он прятал отродье.

Да… у всех есть воспоминания, даже грустные — но свои. И только Алиса не помнит ничего. Совсем. Ее воспоминания начинаются с момента, когда она очнулась на руках у Корабельника. Он ее нес, и ей было тепло и спокойно. Корабельник никогда не рассказывал, где он ее подобрал. Но в тот день в Кузнечном переулке, говорят, молнией убило трех парней — помощников кузнеца. А к вечеру выпал снег — это в июле-то, слыханное ли дело…

Алиса отвернулась от зеркала.

…Все хоть что-то помнят! Хоть что-то! А Нета вот помнит почти все. Мать. Отца. Он был левит, — очень красивый, говорят, даже для отродья. Его убили, когда он пытался защитить жену и детей. У Неты ведь были младшие братья и сестры. Обычные, не отродья. Но их все равно убили. Нета их очень любила. Наверное, поэтому она так часто твердит, что невозможность рожать детей для отродий — слишком тяжелая плата за сверхъестественные способности.