— Постараемся, — лаконично ответил Корабельник. — Всё, спать. Завтра… уже сегодня на рассвете, когда ураган немного утихнет, и можно будет поставить завесу, мы дождемся ухода горожан и выступаем. Поэтому нужно как следует отдохнуть. И не заставляйте меня просить Нету спеть вам колыбельную.

— А… это… — раздался робкий голос Петрушки, про которого все забыли. — Мне-то как? Мне-то в город теперь, видать, нельзя…

— Хочешь пойти с нами? — с сомнением спросил Корабельник.

Дурачок потупился.

— Я бы с вами… если, стало быть, возьмете…

— Возьмем, не оставлять же тебя, — ласково сказала Нета. — Правда же возьмем, Учитель?

Корабельник молчал, и Нета насторожилась.

— Учитель?.. Мы же не можем его оставить тут?

Десять пар глаз напряженно уставились на Корабельника. Все понимали, что оставить дурачка — значит, обречь его на верную смерть. Непонятные колебания Учителя озадачили отродий. А тот, наконец, стряхнул с себя задумчивость и сказал:

— Конечно. Конечно, Петрушка. Ты пойдешь с нами…

Потом повернулся и, не говоря больше ни слова, вышел из спальни. Его легкие шаги прошелестели по коридору и затихли вдали.

Наутро шторм почти утих. Лишь погромыхивало в отдаленнии, да моросил мелкий нудный дождь. Корабельник позвал Лекаря и Жюли, и они втроем принялись натягивать завесу. Горожане за стеной жгли костры и переговаривались ожесточенными злыми голосами: все продрогли, вымокли до костей, но чего-то ждали. Может, лесников?.. А завеса, как назло, не хотела натягиваться. Прежде четвертым с ними был Умник, но Умник по-прежнему лежал на койке в лазарете, почти не двигаясь, и смотрел потухшими черными глазами в потолок.

Нета вышла во двор. Лекарь, Жюли и Корабельник тихо совещались под прикрытием стены. Учитель выглядел еще хуже, чем вчера — видно, совсем не спал. Да и остальные двигались, как мухи после долгой зимы. Нета знала, в чем дело: на рассвете Зов усилился. Он был еще невнятным, и не все слышали его, но чуяли все.

— Давайте, помогу, — предложила Нета, и в этот момент за стеной послышались крики:

— Отродье!.. Глянь!..

— Где?

— Да вон, вон он, разуй глаза-то! На стене!

— Дай-ка я его…

С визгом взлетели арбалетные стрелы. Нета подняла голову и увидела Тритона. Он стоял на стене во весь рост и улыбался, задрав лицо к небу. Две стрелы, одна за другой, пролетели совсем рядом, но он, казалось, даже не заметил этого. В окне башни мелькнул Птичий Пастух, высунулся почти по пояс:

— Взлетай, Тошка!.. Взлетай!..

Нета кинулась по лестнице наверх, но сильная рука Корабельника схватила ее за плечо:

— Рехнулась?! Стой! Я сам…

Он взмыл над стеной, как ворон. По невидимому стану горожан прокатился яростный то ли вздох, то ли вопль.

Птичий Пастух заливисто свистел, его белая рубаха металась в окне, представляя собой отличную мишень. С неба темной массой ринулась стая птиц. Они кружили вокруг Тритона, принимая на себя стрелы, падали вниз, пронзенные, но число птиц, казалось, не убавлялось. Корабельник хотел схватить Тритона, но тот отшатнулся. Между ними просвистело сразу несколько стрел, и Учитель снова взвился выше.

— Эй! — орали внизу. — Правее цель!.. Сними его, Корявый!.. Эх, мазила!.. Ну-ка, я… Этого, черного бей!.. Эх, высоко, не достать…

Нета и Жюли беспомощно следили за происходящим.

— Что же это такое? — всхлипнула Жюли. — Почему он там стоит?..

— Он спит, — с болью выдохнула Нета. — Он не понимает…

— Взлетай, Тошка!.. — отчаянно крикнул Птичий Пастух, и тут его достала стрела.

Он упал назад, в комнату, и вся огромная птичья стая закричала единым почти человеческим криком. В этот момент Тритон, не разбегаясь, поднял руки и взлетел. Нета в последний раз увидела тонкую медную фигуру, блестящую от дождя, длинные черные волосы, и в следующий миг Тошки не стало — он ушел ласточкой в низкие тучи.

Корабельник тяжело упал с неба на стену и молча нырнул в окно башни. Лекарь уже бежал через двор к правому крылу, его промокший плащ реял за спиной как крылья. Жюли и Нета бросились следом.

Тяжелая арбалетная стрела пробила Птичьему Пастуху правое плечо. Он лежал на спине и улыбался побелевшими губами. Корабельник, с лицом чернее тучи, склонился над ним, примериваясь выдернуть окованное железом тело стрелы.

— Отойди-ка, — мягко сказал Лекарь. — Я сам. Нета, ну-ка, помоги мне. Убаюкать бы его, пожалуй, иначе будет очень больно.

— Да я, в общем-то, потерплю, — сказал Птичий Пастух. — Ничего страшного… Нета, у тебя локоны совсем промокли… тебе идет… — он подмигнул и потерял сознание.

— Кудряш, Подорожник, носилки, — скомандовал Учитель и запнулся. Только два дня прошло с того вечера, когда он вот так же скомандовал: «носилки» Кудряшу и Умнику, чтобы отнести в лазарет Тритона. И где теперь Тритон?.. А Умник сам лежит в лазарете, как бесчувственное бревно, и ничто на свете его не интересует. Лекарь говорит, что, глядя Умнику в глаза, он встречает бездну.

Кудряш и Подорожник молча переложили Птичьего Пастуха на носилки. Подорожник ссутулился сильнее обычного, Кудряш утирал нос рукавом. Арбалетная стрела, окованная железом — это вам не в обморок грохнуться от неумения обращаться с силой.

Нета, стоя на коленях перед Птичьим Пастухом и наклонившись к его уху, тихо шептала слова колыбельной. Лекарь примерился к ране, потом положил ладони по обе стороны от нее, закрыл глаза и слегка нажал. Стрела шевельнулась. Птичий Пастух едва заметно вздрогнул, и Нета наклонилась ниже, зашептала быстрее, положив одну руку ему на лоб. Лекарь взялся за оперение и почти неуловимым молниеносным жестом выдернул стрелу. Птичий Пастух не пошевелился: он спал. Нета выпрямилась. Ее лицо с закушенными губами выражало страдание. Лекарь брезгливо бросил окровавленную стрелу на пол. Она упала с тяжелым стуком, и стоявшая рядом Рада вздрогнула и отшатнулась. Носилки выплыли за дверь, следом в ледяном молчании вышли Корабельник и Лекарь. Нета стояла, опустив голову, и никто к ней не подошел. Только Алиса, давясь слезами, ожесточенно прошипела:

— Это все из-за Тошки твоего! Лучше бы его подстрелили! Всегда терпеть это отродье не могла, и правильно, как выяснилось…

— Алиса, нельзя так!.. — прошептала Жюли.

— Да нет, — сказала Нета устало. — Все правильно. Это я виновата. Ведь чувствовала, что зов усилился… нельзя было его одного оставлять. Я же знала, знала, что Лекарь пошел завесу ставить… знала же… знала…

— Надо было его привязывать! — резко сказала Алиса.

Нета подняла на нее глаза, но промолчала. Зато вступила Люция.

— Да? А если завтра Умник встанет и пойдет… куда глаза глядят, ты его тоже к койке привяжешь? На цепь, может быть, посадишь?.. Может, в погребе… в погребе запрешь? Или Тритона — можно, а остальные нежные очень?