К удивлению Валентины, ее совершенно не злит эта мысль. Даже наоборот, она немного возбуждается, представив, как мужчина наблюдал за ней, когда она почти раздетая ходила по комнате. Снова становится грустно от того, что Тео нет рядом. Что натворил ее любовник? Он превратил ее в сексоманку. Эта мысль забавляет Валентину. Уж это точно: ее не надо долго упрашивать, чтобы заняться сексом.

Она садится на стул Тео, барабанит пальцами по столу и смотрит на кавардак на стене. Ей в самом деле хочется, чтобы Тео оказался здесь, чтобы они могли снова заняться любовью на столе. Точно так, как случилось через час после его вселения. Она предложила ему пользоваться кабинетом, потому что ему приходилось много писать, и привела его сюда – показать комнату. Однако в тот день, когда Тео после нескольких недель самого тесного общения официально к ней переехал, Валентина растеряла решительность и занервничала. Ее рациональный разум пришел в смятение. Ты предложила мужчине жить с тобой. Этим ты лишаешь себя личного пространства! И все же она не смогла себя остановить. Она почувствовала такое притяжение, что буквально ощутила, как в этой пыльной темной комнате между ними пробегают искры. На ней (в тот день их пригласили на вечеринку) был наряд ее матери, сшитый еще в шестидесятых, – короткое синее платье с вырезом от застежки под шеей до самого низа спины. Они стояли рядом, когда она показывала ему полки, забитые оставшимися от отца книгами по искусству. От предвкушения ее кожа покрылась мурашками. Он запустил руку в разрез платья, наклонился и поцеловал ее в губы. Никогда не забудет Валентина прикосновения руки Тео к ее телу: внутри нее что-то щелкнуло, как будто вся она начала перед ним раскрываться.

Валентина вздыхает и закрывает глаза, вспоминая сцену в кабинете. Все случилось так непринужденно. Он поднял ее и посадил на этот самый стол и, не прекращая целовать, аккуратно сдвинул в сторону то, что на нем было. Потом нежно положил ее спиной на обитую кожей столешницу и начал ласкать губами, пока внутри у нее все не запело от возбуждения и желания. Сколько придется ждать его возвращения? И даже тогда, когда он узнает ее ответ на сделанное им предложение, захочет ли он прикасаться к ней?

Она засовывает пальцы под стринги. Перед внутренним взором появляется Тео, и Валентина воображает, будто это его пальцы прикасаются к ней. Уводя себя все дальше и дальше, она представляет, что тот светловолосый мужчина в саду – на самом деле Тео, который вернулся и наблюдает за ней издалека. Он так любит ее, что ему необходимы ее фотографии. Она слышит, как он зовет ее, его голос сливается с пением птиц в саду. Она видит себя открывающей жалюзи и створки окна. Представляет, как Тео забирается в окно, ставит камеру на стол и опускается перед ней на колени. Он широко раздвигает ее ноги и глубоко зарывается между ними лицом. Задыхаясь, она сжимает пальцами его черные волосы. Она позволяет ему сделать с собой то, что раньше никогда не позволяла. Она открывается для него, доверяется ему. А потом кончает, и воображаемый любовник поднимает ее, входит в нее. Они на столе, точно как в тот раз, опять переживают былую страсть, словно одержимые, занимаясь любовью.

Потом Валентина сидит в полутемной комнате, обнимая колени, и крутится, крутится на стуле Тео. Картины на стенах превращаются в карусель разноцветных красок и сгустков энергии. Она думает о незнакомце в саду и пытается понять, почему представила, что это Тео, который вернулся, вернее даже еще не уезжал.

Она хватается рукой за край стола и останавливает вращение. Взгляд устремляется на одну из недавно приобретенных Тео картин, копию голландского мастера – очередной его странный выбор. На картине изображена женщина в типичном голландском интерьере, черно-белая плитка на полу, обшитые панелями стены. Она стоит у окна, подставив к свету письмо, отвернув лицо от зрителей, как будто прячется от их пытливых взглядов. «Она такая же, как я, – признается себе Валентина. – Старается скрыть чувства». Еще ни один любовник не производил на нее такого воздействия, как Тео. Она испытывает оргазм от одной лишь мысли о его прикосновении.

Сможет ли Валентина сделать это? Решится ли принять родителей Тео у себя дома в качестве его девушки? От мысли об этом внутри все холодеет. Она стремительно встает и оттаскивает по мраморному полу стул от стола так, что раздается душераздирающий скрип. Дура! Все, что ему нужно, это называть тебя своей девушкой. Он не зовет замуж. Это самая обычная просьба, если живешь с кем-то полгода. Антонелла называет себя чьей-то новой девушкой чуть ли не раз в две недели. Как сказал недавно Тео: «Подумаешь, большое дело!» Но для Валентины это действительно большое дело. Если она станет девушкой Тео, она будет принадлежать ему, чего категорически не желает. Не хочет это повторять снова. Потому что Валентина не принадлежит никому.

Она возлежит на кровати, словно натурщица перед художником. На ней лишь черные чулки и кружевные подвязки. Она кладет руку на впадину талии, пальцами ведет по холму бедра, потом возвращается и проводит ими вверх по склону грудной клетки. Если смотреть сбоку, ее тело похоже на холмистую долину.

Она чувствует его у себя за спиной. Чувствует, как он раздевается, смотрит на нее. Ей не нужно оборачиваться, чтобы узнать: он аккуратно складывает каждый предмет одежды, один за другим, и кладет их на кресло. Доктор во всем точен. И особенно в любовной науке. Она закрывает глаза и представляет себя героиней кино. Говорить ничего не надо. Все, что ей нужно сказать, заключено в ее теле.

На ее плечо ложится теплая рука, и она понимает: доктор готов. Она поворачивается, видит, что он сам, прекрасный в наготе, глядит на нее. Ей доставляет удовольствие смотреть на него. Муж никогда не позволял ей этого, а с тех пор, как она стала Белль, ей это не нужно. С мужем они всегда раздеваются в темноте, и ей кажется, что теперь тело доктора она знает лучше тела собственного супруга.

– Ты заболела, Белль? – спрашивает доктор.

Она кивает.

– Хочешь, я тебя вылечу?

Опять кивает.

Доктор, улыбаясь, открывает свой черный чемоданчик. Белль проводит влажным языком по пересохшим губам. Что он достанет? Она немного напугана, хотя знает: доктор никогда не причинит ей вреда. Они не говорят о том, что знакомы и годами вращались в одних и тех же кругах. Он называет ее Белль, а не Луиза и никогда даже не намекает на то, что может знать ее истинную, хотя в его осведомленности сомневаться не приходится. Есть ли во всей Венеции другая женщина с такими же короткими черными волосами, как у синьоры Луизы Бжезинской?

Доктор начинает доставать из чемоданчика инструменты. Каждый из них отсвечивает холодным металлическим блеском.

– Хочешь, чтобы я тебя вылечил, Белль? – снова спрашивает он.

Она кивает, и доктор, благодушно улыбнувшись, берет устрашающего вида хирургические щипцы, но, взглянув на них, кладет обратно.

– Что ж. Тогда будь хорошей девочкой, повернись, и я посмотрю, чем смогу помочь тебе.

Она снова поворачивается к нему спиной, хотя его сверкающие медицинские инструменты не идут у нее из головы. Раньше доктор ничего такого не делал, но, может быть, сегодня он все же решил прикоснуться к ней одной из этих штук? Эта мысль пугает и одновременно захватывает.