— Ну, и сколько до них? — я кивнул на горы.

Щербаничи, выросшие в Ашхабаде, считай, в предгорье, прищурились на горы:

— Километров восемьдесят, не меньше.

— Бью за шестьдесят, — предложил я.

— На что бьешь?

— На банку тушенки и пачку сигарет.

— Замазано.

Мы втроем повернулись к разведчикам:

— Мажете, мужики?

Разведчики посовещались между собой:

— А чего тут мазать? Сорок километров, не больше.

— Бьем? — предложили Щербаничи.

— Бьем, — согласилась разведка.

Мы вшестером соединили ладони вместе одна на другую. Рыжий хлопнул сверху своей. Пари, таким образом, было заключено.

Горы и оптический обман связаны между собой так же неразрывно как океан и бриз, осока и стрекозы, трава и роса, сосны и шишки. Полгода назад, выйдя на перрон ашхабадского вокзала из эшелона, который привез призывников для дальнейшего прохождения службы, с проспекта Ленина я увидел горы — совсем рядом. Неровная гряда Копетдага нависала так близко, что казалось, мы не успеем дойти до военного городка, как упремся в них. Отчетливо и резко были видны все гребни и расщелины. Первый городок располагался на том же проспекте Ленина и удивительное дело: горы, до которых, казалось никак не более трех километров, по мере продвижения к ним, неуклонно отдалялись, не меняясь в очертаниях! Мы прошли сто, двести метров, километр — горы оставались такими же далекими, какими я их увидел с перрона вокзала. Оказалось, что до них было не три, а двадцать километров. Это было мое первое и весьма шапочное знакомство с горами.

В горах вообще трудно вычислить расстояние до цели. Не важно: для цели пути или для цели обстрела. Особенно при перепадах высот. Даже после года службы в горах, все равно будешь сомневаться: правильно ли оценил дальность и выставил прицельную планку? Ничего с этим поделать нельзя. До гор было не сорок, не шестьдесят и даже не восемьдесят километров. До них было более ста верст.

КАМАЗ жал под сотню и горы мало-по-малу стали приближаться. Уже можно было яснее разглядеть горные складки, поросшие скудной колючей растительностью. Минут через сорок езды, КАМАЗ притормозил: мы выехали на перекресток. Дорога наша уперлась в сторожевой пост — Фрезу — службу на котором нес советский взвод и солдаты царандоя — афганской милиционной армии. Дальше дорога расходилась под прямыми углами вправо — на Мазари-Шариф и влево — на Кабул. Наш КАМАЗ чихнул тормозами, снижая скорость у шлагбаума, и вывернул налево. Снова понеслась бетонка. Только горы теперь находились с правой руки, а с левой — все та же унылая пустыня. С тушканчиками и сусликами. Не прошло и пяти минут, как показался сам полк. КАМАЗ съехал с бетонки вправо и метров через двести по асфальтированной дороге мы подъехали к воротам с красными звездами: КПП. Дневальный отворил ворота, и мы заехали в полк. Проехав КПП, КАМАЗ встал.

— К машине! — маленький прапорщик выскочил из кабины.

Мы спрыгнули из кузова на землю. Я осмотрелся:

Позади КАМАЗа были железные ворота, через которые мы только что въехали в полк и глинобитный домик КПП с плоской крышей. От ворот вправо и влево шел каменный забор как раз такой высоты, чтобы удобно было вести огонь из положения стоя. Даже приступочка была заботливо выложена по низу. Метров через сто забор упирался в парк. С другой стороны забор через двести метров упирался в вертолетную площадку. Расположение полка, таким образом, имело всего триста метров по фронту. Сразу за КПП на высоком постаменте стоял БТР, как памятник погибшим. Справа от КПП располагался штаб полка — длинный модуль, выкрашенный в синий цвет. За ним была стоянка машин связи — три КШМ Р-142 на базе ГАЗ-66 и одна командирская «Чайка» — такая же КШМ, только на базе БТР. Далее был разбит спортгородок. Рядом со спортгородком были двухэтажные здания полкового клуба и спортзала. Между клубом и спортзалом стояли кирпичный оштукатуренный экран и скамейки летнего кинотеатра, далее шли два модуля, в которых жили отцы командиры и полковой умывальник: довольно большое крытое помещение, в котором одновременно умываться или принимать душ могли человек шестьдесят. Слева от КПП стояли четыре солдатских модуля — длинных одноэтажных бараков из фанерных щитов под шиферной крышей, выкрашенных в тот же синий цвет, что и штаб. Перед штабом находился полковой плац, за которым стояло два ряда больших палаток. Возле палаток под грибками стояли дневальные в бронежилетах и с автоматами, как в Хайратоне. За солдатскими палатками, на одном уровне с командирскими модулями, были две столовые — большая, солдатская, и поменьше, офицерская. Между ними стоял ларек. Перед солдатской столовой стояла будка чаеварки с рядами кранов, торчащими наружу, из которых любой желающий мог набрать горячий или теплый чай или отвар из верблюжьей колючки. Левее столовой стоял модуль ПМП — полкового медпункта, за которым находилось караульное помещение с гауптвахтой. И нигде не было видно ни травинки, ни зеленого листочка. Песок и щебень вместо газонов. счастье еще, что большая часть полка была заасфальтирована, не то в пыли можно было бы погибнуть. В глубину расположение полка было метров на сто длиннее, чем по фронту. Вот на этих-то двенадцати гектарах нам и предстояло прослужить два года.

— В колонну по три — становись! — подал команду прапорщик.

Два десятка человек выстроились в колонну по три.

— Левое плечо вперёд, шагом марш.

Не в ногу, мы тронулись, куда было приказано: в сторону солдатских модулей. Перед ближайшим прапорщик остановил нас и «справа в колонну по одному» завел нас внутрь.

Вход в модуль был сделан не по середине барака, а ближе к правому краю. В небольшом фойе, как и в нормальной казарме, располагались тумбочка дневального и двери в умывальник, сушилку, кабинет командира роты, каптерку и оружейку. Слева находилось просторное спальное помещение и смежная с ним Ленинская комната в самом торце модуля. Меня поразили две вещи: во-первых, мы были не одни — человек тридцать сержантов уже прибыли накануне с другой партией, а во вторых — кровати были одноярусные!

Привыкнув в учебке спать «на пальме», то есть на втором ярусе, я и подумать не мог, что в обыкновенной солдатской казарме может быть так комфортно и даже уютно: шестьдесят кроватей стояли в один ярус и к каждой прилагалась отдельная тумбочка, в которой можно хранить нехитрые свои пожитки! Несбыточная мечта курсанта.

— Строиться на завтрак.

Это все тот же маленький прапорщик не уставал проявлять о нас отеческую заботу.

Бросив свой вещмешок на свободную койку, я двинулся к выходу. Мой путь преградили две ноги, вытянутые в проходняк спального помещения. На табурете возле самой крайней койки, развалясь, сидел сержант, по виду — мой однопризывник.

— Товарищ младший сержант, — лениво, через нос выдавил он мне, — почему не приветствуете старшего по званию?

У меня на погонах было две лычки. У него — три. На одну соплю больше. Но, не учебка же?! Это в учебке полагалось отдавать честь даже ефрейторам, а тут, в линейных войсках, всё решает не воинское звание, а срок службы. А этот — мой однопризывник. Я обалдел от подобной наглости: мой же однопризывник пытается меня построить! Худого слова не говоря я двинул, что было дури сапогом ему по лодыжке, стараясь попасть по косточке, чтоб было больнее.