При этой мысли Грэм, как всегда, ощутил напряжение в паху. Черт возьми, прошло уже много недель с тех пор, как… И его пальцы машинально задвигались в ином ритме и с иной целью – перешли от невинной ласки практически к соблазнению. Рука Грэма скользнула вверх от кисти к чувствительному местечку с внутренней стороны локтя. Движения его замедлились, но сделались целеустремленными.

Софи не могла вздохнуть. Во всем мире остались только его руки. Одна прижимала ее ладонь к щеке Грэма, надавливая мягко, но неумолимо. Вторая рука огнем горела на ее коже, оставляя за собой след из пылающих углей. Рука эта поднималась все выше, пока ее тыльная сторона не коснулась маленькой груди Софи.

Софи сдалась сразу, сдалась с пылом и страстью и не пыталась сопротивляться.

Пусть ее легкие не работали – она так и не смогла вздохнуть, но сердце колотилось во всю мощь. Кожа вдруг стала сверхчувствительной, хотя прежде Софи этого не замечала. Удары сердца громом звучали в ушах, отзывались в горле, трепетали пульсом под настойчивыми пальцами Грэма.

Внезапно ее охватило дикое, неукротимое желание, от которого спазмом свело живот. Она рефлекторно поджала пальцы ног в домашних туфельках. Плоть между ногами напряглась, запульсировала, стала вдруг влажной. Все это было ново, волновало и пугало одновременно, и она не хотела, чтобы это ощущение прекратилось.

То, что всегда подавлялось, загонялось вглубь, не признавалось, вытаптывалось: дерзкие мечтания, страстные порывы, неутоленная жажда, – все это теперь вырвалось на свободу и взывало к отмщению. Софи не дышала, не думала, не сопротивлялась.

Дрожащей рукой она сорвала повязку. Ее глаза распахнулись и сцепились взглядом с глазами Грэма. Едва разлепив пересохшие губы, Софи взмолилась:

– Пожалуйста…

Пронзительный взгляд девушки поразил Грэма.

«Отлично. Отлично».

А потом вдруг: «Что ты делаешь, мерзавец? Зачем соблазняешь эту девочку? Чтобы отвлечься от мысли о долге?» Все-таки он негодяй, и доказал это снова. Слишком много часов они провели вместе, слишком много вечеров, полных свободы и дружеской близости. Грэм отстранился, справился со своей реакцией на ее просьбу, намеренно истолковав ее ложно.

– Да, да, конечно. Уже перестал. Прости.

Он медленно поднялся, растягивая время, чтобы спало возбуждение, но беспокоился он напрасно, ибо взгляд Софи не отрывался от ее рук, крепко сжатых на коленях.

«Идиотка! Тупая, бессмысленная дура! Что ты возомнила?» Слава богу, что Грэм неправильно истолковал ее пошлую мольбу. Теперь ясно, что она вовсе не так надежно защищена, как казалось, но она и вообразить не могла, что будет готова расстелиться перед ним прямо тут, на ковре, стоит ему только поманить ее.

«Стоит ли беспокоиться о таких вещах? Он скучал. Играли в детскую игру… Он не хочет тебя».

Грэм со стыдом отвернулся, более того, он сразу вспомнил то, о чем настойчиво старался не думать. Краткие мгновения передышки только ухудшили дело, ибо сейчас вся тяжесть его положения обрушилась на него, словно крошащиеся камни самого Иденкорта.

Он с силой потер лицо обеими руками.

– Софи, простите… Простите меня. Боюсь, я сегодня сам не свой.

У него за спиной она прочистила горло.

– Почему…

Он услышал, как она шевельнулась. По шороху ее простого муслинового платья можно было понять, что она отодвинулась в сторону. А чего было ждать? После такой эгоистичной выходки с его стороны…

– Почему вы сам не свой? – продолжила Софи.

Он невесело хохотнул.

– После того как я ушел отсюда вчера вечером, произошла странная вещь. – Ему все еще не хотелось произносить это вслух. Рассказать все Софи – значит превратить кошмар в реальность. Но, возможно, пора это сделать? – Мой отец умер.

– О боже! Ужасно! – В голосе Софи снова появилось тепло, отчего Грэм почувствовал себя еще хуже. – Неудивительно, что сегодня вы не тот Грей, которого я знаю.

В ответ он громко расхохотался, лающие звуки скорее напоминали истерику, чем смех.

– Мой старший брат погиб вместе с ним.

На сей раз Софи шагнула к нему и положила руку на плечо.

– О, Грэм!

Он закрыл рот рукой, как будто стараясь затолкать обратно истерику, которая рвалась наружу. Софи, настороженная и смущенная, смотрела на него в недоумении.

– Двойная трагедия, – наконец проговорила она. – Как это печально.

Смех, неудержимый, панический, изо всех сил пытался вырваться из его груди.

– И это еще не все…

Софи сделала шаг назад, сложила на груди руки и решительно заявила:

– Грей, говорите все!

– Они все погибли. – Его голос, напряженный от необходимости сдержать истеричный смех, словно бы треснул на слове «погибли». Он снова потер лицо. Ладони оказались мокрыми. Грэм сделал глубокий вдох. Его поразила собственная несдержанность.

Но Софи была рядом, она взяла его за руки, подвела к креслу – практически толкнула на сиденье, опустилась на колени у его ног. Грэм хотел поблагодарить ее за участие, но заметил, что ее ладони у него в руках и он сжимает их с такой силой, что побелели косточки, но девушка ни одним звуком не показала, что ей больно. Грэм ослабил хватку.

– Простите.

Софи потянулась к нему, он сам к ней склонился. Она положила ладонь ему на грудь и вынула из нагрудного кармана платок.

– Возьмите, – спокойно произнесла она. – Глаза влажные.

«Влажные». Конечно, говорить, что он плачет, нелепо. Грэм чувствовал себя вполне спокойно, вот только справиться бы с приступами смеха, да из глаз почему-то льются слезы.

Наконец он поднял взгляд на Софи.

– Разумеется, вы понимаете, что это значит.

Она кивнула с простодушным сочувствием:

– Да. Вы теперь совсем один.

Он с трудом подавил новый, еще более мощный приступ истерики.

– Нет… Я имею в виду… Но да, я теперь один. Но, с другой стороны, я ведь всегда был один. Важнее другое: теперь я новый герцог Иденкорт.

Софи всегда удивлялась, почему люди употребляют выражение «разбитое сердце». Сердца стучат, иногда останавливаются, но как может мышца разбиться? Оказывается, легко.

Софи всегда считала себя защищенной. Она самоуверенно полагала, что раз у нее нет возлюбленного, она не будет страдать от любви. Идиотка!

Сквозь стук в голове и грохот в ушах Софи услышала, как Грэм зовет ее по имени. Голос доносился как будто издалека.

Комната, которая всегда казалась Софи надежным убежищем, защитой от враждебного мира, теперь предстала перед ней во всем своем мишурном убожестве. Ее святилище оказалось просто комнатой в дешевом наемном доме, а ее принц – просто мужчиной, который не может ей принадлежать.