Опять раздается глухой стук снаружи.

Я стаскиваю одеяло с ног, поднимаюсь и, нашарив пульт, останавливаю просмотр фильма.

За окном уже сумерки. Иду к двери и открываю ее.

Бац!

Я в прихожей – это единственная часть дома, которую я недолюбливаю и которой не доверяю, прохладная серая зона между моим царством и внешним миром. Сейчас там потемки, темные стены похожи на руки, которые вот-вот сожмут меня.

Входная дверь украшена полосками стекла в свинцовой оправе. Я подхожу к одной, смотрю через нее.

Раздается треск, окно дрожит. В стекло попал крошечный снаряд – лопнувшее яйцо, растекшееся по стеклу. Я судорожно вздыхаю. Сквозь размазанный желток я вижу на улице троих мальчишек с раскрасневшимися лицами. Они нагло ухмыляются, один из них сжимает в кулаке яйцо.

Пошатнувшись, упираюсь ладонью в стену.

Это мой дом. Это мое окно.

В горле ком. На глаза наворачиваются слезы. Я удивлена и озадачена.

Бац!

А теперь я рассержена.

Я не могу распахнуть дверь и прогнать наглецов. Не могу выскочить наружу и дать им отпор. Я резко стучу в окно.

Бац!

Я колочу по двери ладонью.

Бью по ней кулаком.

Я громко жалуюсь, потом рычу, и мой голос отдается эхом в маленькой полутемной прихожей.

Я беспомощна.

«Нет, это не так», – слышу я голос доктора Филдинга.

Вдох, два, три, четыре.

Нет, не беспомощна.

Не беспомощна. Я почти десять лет работала в качестве бакалавра. Пятнадцать месяцев проходила практику в школах бедных районов города. Семь лет практиковала как врач. Я крутая, и недаром написала об этом Салли.

Убрав волосы со лба, иду в гостиную, перевожу дух и нажимаю на кнопку домофона.

– Убирайтесь подальше от моего дома, – шиплю я.

Наверняка они услышат в динамике лишь невнятный треск.

Бац!

Вновь нажимаю кнопку.

– Прочь от моего дома!

Я ковыляю через комнату, поднимаюсь по лестнице, врываюсь в кабинет и подхожу к окну. Вот они – сгрудились на улице, будто мародеры, осаждающие мой дом. В сумерках видны их тени. Я стучу в стекло.

Один из них со смехом указывает на меня. Отводит руку назад, как питчер, готовящийся к броску. Швыряет очередное яйцо.

Я сильнее стучу в стекло – того и гляди выбью его. Это мое окно. Это мой дом.

У меня перед глазами туман.

И вдруг я бросаюсь вниз по ступеням и снова оказываюсь в полумраке прихожей – стою босыми ногами на плитках, взявшись за ручку двери. Во мне кипит гнев, в глазах помутилось. Я судорожно вздыхаю – раз, другой.

Вдох, два, три…

И распахиваю дверь. Свет и воздух действуют на меня так же, как взрывная волна.

На миг воцаряется тишина, какая бывает в фильмах. Миг длится долго, словно заход солнца. Дома напротив. Трое детей. Улица вокруг. Все тихо и неподвижно, как остановившиеся часы.

Могу поклясться, слышен треск, будто дерево упало.

А потом…

…А потом оно выпирает в мою сторону, разбухает и бьет с силой камня, пущенного из катапульты, поддает мне в живот так, что я сгибаюсь пополам. Моя челюсть отваливается, как фрамуга окна. Туда врывается вихрь. Я словно пустой дом с подгнившими балками, в котором завывает ветер. Крыша со стоном обрушивается…

…И я охаю, поскальзываюсь, срываюсь с края лавиной, одной рукой цепляясь за кирпичи, а другую выбрасывая вверх. Перед глазами все плывет и кружится; огненно-красные листья, потом темнота. Вспышка выхватывает из тьмы женщину в черном, свет меркнет, глаза заливает расплавленная белая масса. Я пытаюсь закричать, и мои губы задевают гравий. Я чувствую вкус асфальта. Чувствую кровь. Чувствую, как раскинулись на земле мои руки и ноги. Земля пульсирует под давлением моего тела. Тело пульсирует под давлением воздуха.

Где-то в дальнем уголке сознания всплывает подсказка: однажды это уже случалось, на этих самых ступенях. Я припоминаю тихий гул голосов, сквозь который прорываются четко произнесенные слова: «упала», «соседка», «кто-нибудь», «сумасшедшая». На этот раз – ничего.

Я обхватила рукой чью-то шею. Моего лица касаются волосы, но это не мои, чужие, более жесткие. Ноги немощно шаркают по земле, потом по полу, и вот я внутри, в прохладе прихожей, в тепле гостиной.

– Вы упали!

Мир вокруг проявляется как снимок, сделанный поляроидом. Я поднимаю глаза к единственному потолочному светильнику, который уставился на меня своим круглым блестящим глазом.

– Сейчас принесу вам кое-что – секунду…

Я поворачиваю голову набок. Под ухом поскрипывает велюр. Кушетка в гостиной – дамский «обморочный диван», да и только. Ха.

– Секунду, секунду…

У кухонной раковины стоит женщина. Вижу ее спину, длинную темную косу.

Я подношу руки к лицу, закрываю нос и рот, делаю вдох, потом выдох. Спокойно. Спокойно. Больно губе.

– Шла к соседям и вдруг увидела, как эти маленькие паршивцы кидаются яйцами, – объясняет женщина. – Говорю им: «Что вы делаете, негодники?» – и тут вы… пошатываясь, выходите из дверей и падаете с крыльца, как мешок…

Она не заканчивает предложение. Наверное, хотела сказать «мешок дерьма».

Женщина поворачивается со стаканом в каждой руке – один с водой, другой с чем-то густым и золотистым. Надеюсь, это бренди из бара.

– Понятия не имею, помогает ли бренди, – говорит она. – Такое чувство, что я участвую в сериале «Аббатство Даунтон». Я ваша Флоренс Найтингейл!

– Вы живете с другой стороны сквера, – бормочу я, с трудом ворочая языком, как пьяная.

«Я крутая». Вероятно, выгляжу жалко.

– Что-что? – спрашивает она.

Помимо желания выдавливаю:

– Вы Джейн Рассел.

Она смотрит на меня в изумлении, потом смеется, зубы сверкают в полумраке.

– Откуда вы знаете?

– Вы сказали, что шли к соседям? – говорю я, стараясь отчетливо произносить слова. – Ко мне заходил ваш сын.

Я изучаю незнакомку через неплотно сомкнутые ресницы. Эд одобрительно назвал бы ее цветущей женщиной – у нее полные бедра, пухлые губы, пышный бюст. Ярко-голубые глаза. На ней джинсы цвета индиго и черный свитер с вырезом, на груди висит серебряный кулон. Полагаю, ей около сорока. Должно быть, рано родила.

Мне нравится, как выглядят они оба: она и ее сын.

Она подходит к кушетке, задев мое колено своим.