Николай (улыбнулся). Я знаю. (Читает.) «Ставка, 26 февраля... Я был вчера у образа Пречистой Девы и усердно молился за тебя, моя любовь, за детей, за нашу страну. Во время службы почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота, я не понимаю, что это было»...

АЛЕКСАНДРА. Мой милый страдалец... Уже потом я часто думала: почему ты уехал на фронт? Бросил столицу... Когда было столько донесений, что готовятся заговоры и, может быть, революция.

Николай (пожал плечами). Уехал.

АЛЕКСАНДРА. И я вспомнила это письмо и... поняла! Ты решил больше не воевать с ними. Они все ненавидели меня. Все эти ужасные слухи... что выдаю какие-то военные тайны несчастным немецким родственникам... а сколько гадостей было написано о нашем Друге. Я думаю, тогда у тебя остался только один выбор: или я, или трон. И ты выбрал – меня. Мой рыцарь... Выбрал частную жизнь с семьей, чтобы не сводили с ума несчастную жену, чтобы не прятать более болезнь нашего сына. Ты уехал, чтобы дать возможность всем этим говорунам из Думы осуществить свои планы. Ты решил отдать престол. И «мучительная боль в середине груди» – результат этого решения? Ведь я права?

Николай (пожал плечами). Я уехал. Александра. Но все случилось, как в пьесе господина Чехова. Ты ожидал, что переворот, о котором столько твердили, подготовлен. На самом деле – русская болезнь: только болтали, а чернь и мужики вышли на улицу. И забрали Вишневый сад.

Николай. Более я не получал от тебя писем. Александра. Нет, я писала, писала. И тоже без ответа. Я знала, что они остановили твой поезд. Но что с тобой? Дворец был окружен... серое море восставших солдат. Я понимала: с минуты на минуту может начаться штурм – им уже некого было бояться... Ночью я не могла спать... Я отправила тебе еще два длинных письма. Двое казаков конвоя зашили мои крохотные конвертики под лампасы.

НИКОЛАЙ. Моя бедная...

АЛЕКСАНДРА. «Мой бедный. Сердце разрывается от мысли, что ты в полном одиночестве переживаешь все эти муки и волнения, и мы ничего не знаем о тебе, а ты не знаешь ничего о нас. Теперь я посылаю к тебе Соловьева и Грамотина, даю каждому по письму и надеюсь, что по крайней мере, хоть одно дойдет до тебя. Я хотела послать аэроплан, но все люди исчезли... Ты один, не имея за собой армии, пойманный как мышь в западню, что ты можешь сделать? Это величайшая низость и подлость, неслыханная в истории, – задерживать своего Государя... Только бы ты был здесь!»

НИКОЛАЙ. Я никогда тебя не спрашивал: как принял Маленький отречение?

АЛЕКСАНДРА. Я попросила месье Жильяра рассказать ему. И тот сказал: «Знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не желает больше быть императором». Бэби посмотрел на него... скорее удивленно. «Он сильно утомлен в последнее время", – продолжал бедный Жильяр. Бэби покраснел, долго молчал... нет, нет, он не спросил о себе. Он был великолепен... Но когда месье Жильяр уже уходил, Маленький вдруг сказал: „Если больше нет царя, кто же будет править Россией?“

НИКОЛАЙ. Вопрос не столь наивен... Тут не Европа, здесь – страна царей. И может быть, на несчастную Родину, решившую жить без Господа, вскоре придет новый царь. Царь – без Бога.

АЛЕКСАНДРА. И все-таки хочется увидеть будущее... Но нельзя так грустно заканчивать нашу пьесу. Боже мой, я написала целых шестьсот тридцать пять писем. Но можно было написать всего лишь одно. (Читает.) «Всегда... всегда чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, сильно и нежно прижатые к твоим. Вечно, вместе и неразлучны».

Шум включенного мотора

Что это?

НИКОЛАЙ. Мотор завели.

АЛЕКСАНДРА. Я почему-то испугалась. Так громко.

НИКОЛАЙ. Должно быть, большой грузовой автомобиль.

АЛЕКСАНДРА. Но почему ночью?

НИКОЛАЙ. Наверное, что-то увозят. Идет эвакуация города.

АЛЕКСАНДРА. Какая беспокойная ночь... Пора спать. Уже очень поздно... по новому времени половина второго.

НИКОЛАЙ. Ты хотела еще прочесть на ночь...

АЛЕКСАНДРА. Устала. Завтра... Нет, пожалуй, одно прочту. Это из Книги пророка Амоса... «Вот наступают дни, говорит Господь Бог, когда я пошлю на землю голод – не голод хлеба, не жажду воды, но жажду услышать слова Господни. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слов Господних, и не найдут».

НИКОЛАЙ. Ну вот! Он дал нам увидеть будущее...

Смех из соседней комнаты.

АЛЕКСАНДРА. Никак сегодня не угомонятся.

НИКОЛАЙ. Они добрые... На днях я рассказал Анастасии об Элле. И уже вскоре она прочитала мне письмо к подруге: «Отец просил передать всем, чтобы не мстили за него. Он всех простил и за всех молится. И чтобы не мстили и за себя. И помнили, что то зло, которое есть сейчас в мире, вскоре умножится. Но не зло победит зло, а только Любовь».

АЛЕКСАНДРА. Ты будто прощаешься с нами? Зачем?!

НИКОЛАЙ. Нет, нет. «Вечно вместе и неразлучны»... Спасибо тебе.

Она гасит свет. В темноте только горит лампада.

АЛЕКСАНДРА. Помолимся. (Они становятся на колени и вместе читают молитву.) «Господи Боже наш, еже согрешивших во дни сем словом, делом и помышлением, яко Благ и Человеколюбец, прости нас. Мирен сон и безмятежен даруй нам, Ангела твоего хранителя пошли, покрывающа и соблюдающа нас от всякого зла...»

Раздаются электрические звонки. Затемнение. В темноте – звонки.

ГОЛОС АЛЕКСАНДРЫ. Что происходит?

Стук в дверь.

Ники... Стучат!..

ГОЛОС ДОКТОРА. Ваше Величество, город обстреливают. Комендант просит всех сойти в подвал.

ГОЛОС НИКОЛАЯ. Это доктор... Надо будить Маленького.

ГОЛОС АЛЕКСАНДРЫ. Боже мой, пять минут третьего... Ему так надо было выспаться перед завтрашней прогулкой!

Звонки, бесконечные звонки.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

АНАСТАСИЯ

Из темноты голос МАРАТОВА (читает). Из «Записки Якова Юровского о расстреле Романовых": „... Тут и обнаружилось, что на трех дочерях были надеты какие-то особые корсеты. В корсете, местами разорванном пулями, в отверстиях были видны бриллианты... На шее у каждой из девиц оказался портрет Распутина. Мы хотели сжечь Алексея и Александру Федоровну, но по ошибке вместо последней сожгли служанку... Тем временем вырыли братскую могилу для остальных. Часам к семи утра яма глубиной аршина два с половиной была готова“...

Та же палата в Кремлевской больнице.

ЮРОВСКИЙ. Что ты от меня хочешь?

МАРАТОВ. Опять сбил меня. Трудно держать мысль. Они говорят... говорят... Старая парочка.

ЮРОВСКИЙ. Сумасшедший.

МАРАТОВ. Убивал, а не видишь. А я вижу... В его усах, бороде уже седые волосы. И голова – уже с ровной проседью... Лицо погрубело от июльского солнца. И под глазами – мешки. Желто-табачная бородка... Глаза... только потом я понял загадку его взгляда.