ЮРОВСКИЙ. А вечером уже двести новых аристократов были построены на берегу реки. И революционеры объявили: мы будем непрестанно убивать, мы прольем потоки нечистой крови. И они казнили короля и королеву. И только так они победили. Они сумели ужаснуть мир своей непреклонностью. И мы сейчас тоже должны. Кончились каникулы Революции. Гибель этой семьи должна встряхнуть наши ряды. Чтобы мы все поняли: победа или смерть. Неужели ты, взявший имя великого Марата, этого не понимаешь?

МАРАТОВ. Еще как понимаю. Ведь это я рассказывал про город Лион. Когда выступал перед комсомольцами. От меня все это услышала Римма. Всего месяц назад.

ЮРОВСКИЙ. Неужели ты так изменился? Всего за месяц?

Маратов (хрипло). Надо ждать грузовик, товарищ Яков.

Молчание.

Давай о другом. Мне сказали, ты не успел эвакуировать свою мать? Я могу забрать ее в поезд? Ты понимаешь, что с ней будет, когда мы сдадим город?

ЮРОВСКИЙ. А сколько других матерей наших товарищей остается в городе? Чем она лучше? Пойми: у меня нет моей матери и моего отца. Мой глупый отец всю жизнь верил сионистам. Я объяснял ему: сионисты – подлые агенты все – мирной буржуазии. Мечтой о Палестине они хотят отвлечь евреев от мировой Революции. И когда мы окончательно победим – мы поставим их к стенке... Пойми, товарищ, раз и навсегда: мой отец, моя мать и мой народ – это мировой пролетариат.

Шаги наверху.

Ходит... опять беспрерывно ходит.

МАРАТОВ. Да, не спят. Опять пойду наверх... послушаю, чего они там...

Юровский (насмешливо). И заодно... покараулишь?

МАРАТОВ. Точно, чтобы не взбрело кому в удалую голову пострелять семью.

В комнате наверху: НИКОЛАЙ и АЛЕКСАНДРА читают письма. У нее на коленях целая кипа писем. У него – жалкая кучка. Она упоенно читает куски из писем.

АЛЕКСАНДРА. «20 сентября 1914 года. Царское Село. О, любовь моя, как тяжело было прощаться с тобой и видеть твое одинокое бледное лицо, с большими грустными глазами, в окне вагона, – я восклицала мысленно: „Возьми меня с собой...“ Вернувшись домой, я не выдержала и стала молиться, затем легла и покурила, чтобы оправиться. Когда глаза мои приняли более приличный вид, я поднялась наверх к Алексею и полежала некоторое время на диване около него в темноте. Прощай, мой Солнечный Свет. Я поцеловала и благословила твою подушку. Ты всегда в моих мыслях и молитвах».

НИКОЛАЙ. Как ты прекрасно придумала: каждый раз, уезжая на фронт, я находил в поезде на столике твое письмо... За окном была темнота, но я слышал твой голос – и одиночество было не так тревожно.

Александра (читает). «Вот уже двадцать лет, как я – твоя, и каким блаженством были все эти годы... И вот – эта война! Мысль о чужих страданиях, пролитой крови терзает душу... Весь мир несет потери. Но должно же быть что-то хорошее из всего этого. И не напрасно все должны проливать свою кровь. Трудно постигнуть смысл жизни. „Так и надо, потерпи“. Вот и все, что можно сказать. Как хотелось бы вернуться вновь к былым, спокойным дням. Но нам придется долго ждать...» (Перелистывая письма, читает.) «Мой любимый! Пишу в постели, сейчас седьмой час – комната кажется такой большой и пустой после того, как убрали елочку».

НИКОЛАЙ. Да, да, это закончился 1914 год. Я помню: бледное зимнее солнце – отблески на ослепительно белом снегу... Вереница экипажей, авто у Большого дворца...

АЛЕКСАНДРА. Читай же нашу пьесу, милый.

НИКОЛАЙ. «Я так счастлив был, проведя эти три дня дома, – может быть, ты это видела. Но я глуп и никогда не говорю то, что чувствую. Как это досадно – всегда быть так занятым и не иметь возможности посидеть вместе и побеседовать. После обеда я не могу сидеть дома – меня тянет на свежий воздух, и так проходят все свободные часы... Старой парочке так редко удается побыть вместе».

АЛЕКСАНДРА. «Ты опять нас покидаешь. Мы почти не видели друг друга – я лежала. Многое я не успела тебя спросить, а когда мы поздно вечером, наконец, бываем вместе, мысли улетают... Я плачу, как большой ребенок, я вижу перед собой твои грустные глаза, полные ласки... Шлю тебе мои самые горячие пожелания к завтрашнему дню... Двадцать один год назад я стала твоею. И в первый раз за двадцать один год мы проводим этот день не вместе, но как я живо все вспоминаю! Мой дорогой мальчик, какое счастье и какую любовь ты дал мне за все эти годы... Как я мечтаю, чтобы наши дети были бы когда-нибудь вот так же счастливы».

НИКОЛАЙ. Неужели все это было: обручение... Кобургский замок... помнишь, как засыпал дядя Эдвард... и падала его палка, и он тотчас просыпался...

АЛЕКСАНДРА. Их никого нет... бабушки Виктории... дяди Эдварда... Они поджидают нас у Господа. (Читает.) «Как время летит – прошел двадцать один год. Знаешь, я сохранила то платье принцессы, в котором я была в то утро, и твоя брошь у меня на груди». А потом я придумала отправить с тобой Маленького. И ходила плакать в твою пустую спальню. (Читает.) «Одиночество грядущих ночей... О, как ужасно после твоего отъезда! С тобой уходит часть моей жизни – мы с тобой одно...» Боже мой, я совершенно не даю тебе читать... Твоя очередь, милый.

НИКОЛАЙ (читает). «Как хорошо, что я взял с собой в Ставку Маленького... Ужасно уютно спать друг возле друга. Я молюсь с ним каждый вечер. Он слишком быстро читает молитвы, и его трудно остановить. Ему страшно понравился смотр, он следовал за мною и стоял, пока войска проходили маршем. Утром он просыпается рано... Садится в постели и начинает тихонько беседовать со мною. Я отвечаю ему спросонок, тогда он ложится и лежит спокойно, пока не приходят будить меня... Спасибо за всю твою любовь... Право, не знаю, как бы я выдержал, если бы Богу не было угодно дать мне в жены и друзья – тебя. Иногда мне трудно выговорить эту правду, мне легче излагать все это на бумаге – по глупой застенчивости».

АЛЕКСАНДРА (читает). «Я перечитываю твои письма на ночь и стараюсь представить, что это со мной беседует мой любимый... О, одиночество грядущих ночей! Как хорошо, что Бог соединил нас... не знаю, как бы я жила без тебя... Я не понимаю людей, и без тебя я ощущаю себя как в пустыне – в этом суетном мире. Люди слишком торопятся жить, ничтожные впечатления владеют ими, машины и деньги теперь управляют миром и уничтожают искусство. К прискорбию, у тех, кто считает себя одаренными, очень часто испорченное направление умов. Интересно, что будет по окончании этой великой войны? Наступит ли во всем пробуждение и возрождение – будут ли снова существовать идеалы: станут ли люди чистыми и поэтичными или же останутся теми же сухими материалистами? Так многое хочется узнать! ... Как грустно, что мы проводим день твоего рождения не вместе! Это в первый раз... Ах, крест, возложенный на твои плечи, так не легок! Как бы я хотела помочь тебе его нести, много ты выстрадал за эти двадцать лет... – ведь ты родился в день Иова Многострадального».

НИКОЛАЙ. Прости, я не могу ничего выбрать. Я писал так скучно... Читай лучше ты.

АЛЕКСАНДРА. Спасибо тебе... Мне так нравится читать их... Я снова живу. (Листает письма.) Нет, как быстро пролетело время. Это уже об убийстве Григория! В следующий раз, когда мы решим читать, не будем так торопиться... Бедный Григорий... Как они все его ненавидели. Ты помнишь, я ездила в Новгород. И ходила к пророчице – к старице Марии Михайловне.