вам на смерть попались». Между тем русские видели разъезжающих вокруг города туземцев, но все попытки склонить их к возвращению не увенчались успехом. Так рухнули все предположения насчет прочной оседлости. Хабаров поневоле стал задумываться, что зимовать тут не на чем: хлеба близко от города нет и опасно упустить время. Влекла вперед и жажда новых приключений и новой наживы. 7-го сентября, после трех с половиною недель пребывания в Толгином городе, он приказал опять сниматься с места, грузить суда, выкатить пушки и пускаться дальше в путь. Многие из его товарищей, уже мечтавшие о спокойной жизни на новооткрытых пашенных местах, покидали неохотно облюбованные ими земли, сели на суда со слезами и упрекали своего начальника в том, что он ведет их вперед, главным образом, из личных выгод. Перед отъездом, по распоряжению Хабарова, Толгин город был сожжен. Князь Толга не пережил гибели своего города и на другой же день скрал нож и зарезался.

Дальнейший путь шел мимо гористых берегов, довольно густо заселенных гогулами, улусы которых то и дело мелькали перед глазами русских. В один день они насчитали двадцать один улус; это, правда, были небольшие городки юрт по десяти каждый. Казаки высаживались, хватали пленников, побивали и рубили сопротивлявшихся и плыли дальше. За устьем Сунгари (русские называли эту реки Шингалом) начиналась земля пашенных джючеров. Здесь встречались многолюдные поселения, юрт по 70 и 80, окруженные богатыми пашнями. Землею джючеров плыли целую неделю; по всему пути громили улусы, мужчин «рубили в пень», женщин, детей и скот забирали и делили между собой. На восьмой день вступили в землю рыбьекожих ачанов. Ачаны жили по берегам Амура, образуя многолюдные поселения, юрт даже в 100. Когда казаки пытались подъезжать в лодках к берегу, то туземцы выскакивали на берег и вступали в бой, но ничего не могли поделать против огнестрельного оружия русских. 29-го сентября казаки наплыли на очень большой улус, стоявший на левом берегу. Наступала зима. Хабаров, по казацкому обычаю, созвал на совещание своих товарищей, чтобы обсудить дальнейшие действия, и было решено зимовать в данном улусе. Поставили город и стали собирать ясак с ачанов. Надо было заботиться также о продовольствии. Для этого в начале октября оснастили два судна и отправили 100 человек в экспедицию вверх по Амуру за рыбой.

Отъезд такого большого числа русских людей скоро сделался известен туземцам, и через три дня после их ухода, громадная толпа джючеров и ачанов внезапно на заре напустилась из прикрытия на город, в котором оставалось всего 106 человек. Казаки поспешно оделись в куяки, и 70 из них выскочили на вылазку, а 36 человек оставались в городе. Бились часа два боевых; в то же время с городских башен стреляли по дикарям из пушек и из ружей; много инородцев было побито, остальные пустились в бегство. Казаки преследовали их, били в тыл и перехватали многих в плен; остальные бросились в свои пестро раскрашенные пироги и отгребли поспешно от берега. После бегства неприятеля принялись считать убитых; их оказалось 117 человек со стороны нападающих; русских же был убит только один, да 5 человек ранено. Пленники показали, что для нападения собралась вся земля Джючерская и вся земля Ачанская, и что всего их было 800 человек. На следующий день благополучно вернулась с запасами рыбы отпущенная вверх экспедиция.

После описанного происшествия казаки накрепко укрепили свой город и остались в нем зимовать. Всю зиму питались рыбой, которую ловили баграми; совершали и набеги на окрестные улусы и собирали с них ясак. Так 28 ноября подсмотрели казаки след санной дороги, проложенной туземцами, ездившими на собаках; по этому следу пошло 120 человек; набрели на ачан и вернулись с пленниками. Так прошла зима. Никто не тревожил города. Наступил уже канун Благовещения, когда на долю казаков выпало новое и тяжелое испытание.

* * *

На мирную Даурскую землю русское нашествие, сопровождавшееся жестоким истреблением жителей и опустошением страны, произвело ошеломляющее впечатление. В течение менее чем двух лет цветущий и изобильный край был превращен в пустыню: города стояли в развалинах, пашни были заброшены, население охваченное паникой, покинуло свои жилища и скрывалось. Не будучи в состоянии справиться собственными силами с всесокрушающим «огненным боем», дауры обращали свои взгляды в сторону могущественного Китая. Китайский Император, верховный Государь Даурии, которому туземные князья в знак подданства, платили сравнительно очень легкий ясак соболями, был единственным и естественным их защитником.

В описываемое время Китайский Престол занимал Император Шунь-Чжи. Он был маньчжур по происхождению. Его отец, знаменитый Тайцзун, владетель восточной Маньчжурии, принял Императорский титул и и, воспользовавшись смутами внутри Китайского государства, вмешался в дела империи и способствовал низложению династии Мин. После гибели последнего представителя этой династии, Шунь-Чжи, еще мальчик по возрасту был провозглашен Императором в Пекине и положил начало маньчжурской династии Дай-Цин, которая господствовала в Китае до образования в нем в недавнее время республики. Только Юг оказывал еще некоторое время сопротивление завоевателям-маньчжурам. Таким образом, Китай в VII веке, в сущности, делился в политическом и племенном отношении на две области. На юге численное преобладание имело коренное китайское население – «никанские люди», как их называли русские, а на севере, – овладевшие Пекином и возглавившие Империю новой династией маньчжуры – «бойдосские люди», по русскому выражению. С воцарением маньчжурского Императорского дома, имевшего прочные связи в Маньчжурии и Монголии, внимание Китайского правительства было обращено на север, в частности, на Амур. Принимались меры к заселению Уссурийского края, причем, прибегали к средству, практиковавшемуся и русскими, а именно – к принудительной ссылке на новые места преступников, которых заставляли заводить земледелие. Живущие по Уссури «ю-пи-дадзе» (рыбьекожие туземцы) постепенно подчинялись культурному воздействию восприявших китайский быт и китайскую образованность маньчжуров. Затем китайцы приступили к объясачению народов, живущих по среднему Амуру, берега которого привлекали их внимание изобилием соболей. Ежегодно из Китая в Даурию ходили многочисленные партии промышленников, ездили купцы с товарами для мены на пушнину и организовывались экспедиции для сбора дани с туземцев. Центром, откуда шли все мирные и военные сношения китайцев с Приамурьем был город Нингута, на одном из притоков Уссури. Сюда каждый год в лодках приезжали с Уссури и даже с Амура дикари и привозили соболиные меха для уплаты дани и для мены. Цзянь-цзюнь (губернатор) устраивал для них угощение и раздавал им подарки, присылавшиеся из министерства финансов в Пекине: кафтаны, шапки, сапоги, чулки, пояса, платки, веера и проч., и взамен отбирал у них по лучшему соболю; остальные меха они меняли на бисер, на парчу