— Ты можешь мне описать службу?

— А чего описывать то? Все стоят, жрец мольбы произносит. Все почтенно молятся Мерсу и под конец падают перед проносимым его ликом ниц. Вот и все. Ну, разве что, потом придется попрошаек покормить. Что это описывать то, это каждый ребенок знает.

— Я не ребенок, я потерявший память больной. Сейчас для меня затруднительно вспомнить даже прописные истины. Или ты забыла?

— Простите господин, забыла.

— Скоро приедем?

— Минут через пять, может чуть дольше.

— В церемонии служения, точно, как ты говоришь, нет ничего сложного?

— Да в принципе ничего нет. Только если кормление попрошаек…

— А их что с рук кормить нужно?

— Конечно. Они же попрошайки, сами есть не могут.

— А почему я обязательно должен их кормить?

— Ну… Положено так. Души, конечно, это главное в жизни, но иногда нужно и здоровье, удача и остальное тоже. Мир в доме тоже не последнее дело.

— А причем тут попрошайки и мир в доме, здоровье и все остальное? Они что чудотворцы какие?

— Нет, они не чудотворцы. Они боги.

— Кто? — выкатывание моих глаз из орбит не знало придела.

— Ну, а что тут удивительного? Сейчас люди покланяются в основном Мерсу, но раньше же богов было много. Люди выбрали одного, но других же не убивать от этого, не выбрасывать же на свалку. Вот и кормим их ради будущего. На тот случай если потомки не захотят молиться Мерсу и выберут кого-то из попрошаек.

— Ты хочешь сказать, что Мерс не числиться как изначальное божество и даже как его потомок?

— А зачем? У меня прадедушка жрецом был, так он и рассказывал, что сперва хотели причислить его к правнукам основного, а потом раздумали. Людям все равно, чей он потомок, лишь бы души в кашель капали.

— Подожди, совсем запутала, — от обилия информации, голова пухла и не хотела быстро соображать, — по твоим словам получается, что не само собой сложилось становление Мерса великим богом, а его жрецы назначили?

— Это и антилопе понятно. Конечно жрецы. Кто же из богов согласиться самовольно, отдать свой трон и променять его на подачки?

— Но тогда люди сильней богов получается?

— Не, не сильней. У богов и сила больше и природные стихии им подчиняются и еще много чего они умеют.

— Но как тогда люди могут свергать богов и решать, кому молиться, а кого кормить подачками?

— Очень просто. Боги питаются молениями. И если люди отказываются молиться какому-то богу, а какому-то рьяно начинают, то первый со временем хиреет, а второй наоборот наливается властью и силой. А так как у богов естественно в таких условиях жестокая конкуренция, то второй, как только почувствует, что он сильней бывшего главы пантеона сам начинает его угнетать и доводит до состояния попрошайки. Если бы им было можно убивать друг друга, то я думаю, они это делали в таких ситуациях без зазрения совести.

— Слушай, а откуда такие познания в области религии?

— Вы, наверное, прослушали мой господин, я же говорила, что мой прадед был потомственным жрецом.

— Потомственный?

— Да.

— То есть ты тоже потомственная жрица?

— Да. Я потомственная жрица.

— Тогда зачем ты продалась в рабство? — глаза мои округлились. — Неужели жрецы так плохо живут? Или Мерс воспринимает только мужчин в услужении?

— Мерс воспринимает всех. А продалась? Очень кушать хотелось. Я жрица не великого Мерса, а его предшественника, богини любви Лаймы. — Ее глазки смотрели вниз, но даже так для умного человека в них читался вызов. — Но я отреклась, вы господин не подумайте ничего дурного! — опомнившись, поспешила заверить она.

— Да я и не думаю ничего. Я в обще считаю, что молиться стоит тем богам, в которых веришь лично. И думаю что религия и вероисповедание это интим сугубо индивидуальный, личный так сказать и навязывать это не только бесполезно, но и безграмотно. Если человек, вне зависимости от каст и сословий, молится своим богам, то ты его хоть каленым железом жги и заставляй по сто раз на дню читать священные книги, он все равно будет верить в своих богов, ибо физическое признание чужой правоты от страха, на вероисповедание не влияет. Как молился раньше своим, так и будет, только теперь скрыто и при закрытых дверях с погашенными свечами.

— Люди быстро отрекаются и предают, мой господин.

— На словах да, но внутренний устав и душу переделать сложнее. Можно отречься на словах, но в одночасье переделать себя, свое мировоззрение, свою мораль практически не реально. Для этого нужны годы и поколения. Если бы было все просто, то уже твой прадедушка на следующий день не помнил, что он был жрецом прошлого божества, а так даже ты помнишь об этом и себя числишь к потомственным жрецам. Значит, не все быстро забывают прошлое.

— Вам виднее мой господин, вы более образованны.

— Просто отсутствие памяти помогает не цепляться за штампы и стереотипы и дает возможность смотреть на вещи детскими глазами, то есть чистым не замутненным взглядом.

В это время паланкин остановился, и мы с Добой услышали чье-то громогласное хоровое распевание. Почему распевание, а не пение? Потому, что у оравших не было голосов, а слуха и подавно, и все это они заменяли страстью и громкостью.

— Надо выходить, — задумчиво брякнул я.

— Нужно, а то ваша маменька сюда заглянет и прикажет нас наказать обоих. Вас, наверное, сладкого за неторопливость на неделю лишат. А меня выдерут, чтоб в паланкинах ездить неповадно было.

— Слушай, есть маленький вопрос. Не все же молятся только Мерсу, думаю и Лайме твоей еще при падении тайно молились и другим тоже. Почему же они не восстают, объединившись против Мерса?

— Потому что они попрошайки. Попрошайки — это спящие боги. И они в этот период не питаются, их кормят.

— А разбудить?

— Для этого нужно дать попрошайке напиться настоящей кровью.

— И что? Ты не можешь при кормлении дать своей Лайме крови?

— К кормлению попрошаек допускаются только люди из правящего класса. Бедняки и рабы ждут окончания службы в общем зале. А люди правящего слоя такого делать не будут. Терять власть — дураков нет.

— Да. Береженого бог свой бережет, а не береженого конвой стережет. Как хоть выглядит твоя Лайме, чтоб я смог различить ее среди других попрошаек? — усмехнулся я, и тут занавес паланкина откинула чья-то сильная и властная рука.

— Алмерт, сын мой, — сказала маменька, глядя на Добу, — мы все понимаем, развлечения, то да се, но нас жду в храме. Если мы опоздаем, то начнут без нас. А неуважение к богу, тем более такому