— Все, спокойной ночи, — сказал я и отвернулся на другой бок.

Я думал, что от переживаний и наличия женского тела рядом я долго не усну, но не тут то было. Провалился я в сон очень быстро.

— Вставайте господин, просыпайтесь!

Толкали меня в плечо осторожно. Вставать не хотелось совсем. Хотелось оставаться в кровати и дальше.

— Вставайте господин! Ваша маменька вас в театр зовет.

— А отказаться я могу? — спросил я, не разлепляя чугунных век.

— Кто же от прогулки в театр отказывается? — по тону служанки, да именно служанки, так как называть ее рабой у меня язык не поворачивается, я понял, что если бы у нее была такая возможность, она бы из театра не вылезала годами, — там же все сливки общества будут.

— Что показывать будут?

— А это разве важно?

— А разве нет? Если там лабуду какую-нибудь показывать будут, то смысл вставать и смотреть ее? Я лучше лишний час в кровати поваляюсь.

— Как смысл смотреть ее? — Доба аж покраснела вся. — Театр это не для просмотра пьесы. Это место, где можно блеснуть перед всеми, и пообщаться с равными себе. А еще навести связи с более богатыми. И все это в непринужденной обстановке просмотра какого либо произведения, не обременяя себя особо светским этикетом.

— Понятно. Так бы и сказала, что предложение пойти в театр является принудительным и несет в себе силу завуалированного приказа. Давай одеваться.

Одели меня сегодня даже краше вчерашнего. Зеленый смокинг в блестках с укороченными рукавами, желтая майка, шаровары бордового цвета с коричневыми узорчатыми вставками и весь этот туалет завершал строгий черный цилиндр. В общем нарядец был как всегда аховый с долей уханья.

— И на чем мы поедем? Какой у нас самый быстрый и дорогой транспорт имеется?

— На быстром не поедете.

— Это почему? У нас быстрой машины нет что ли?

— Машин у вас полно. И быстрые и роскошные и те, что сочетают в себе все выше сказанное, но в театр на машине ехать это не модно.

— А на чем модно?

— Модно в паланкине, который несут рабы.

— Ты хочешь сказать, что я поеду на носилках по всему городу? Трясясь под неровным шагом меня несущих и тратя на дорогу тучу времени вместо того, что бы на машине долететь за пять минут?

— Мода превыше скорости.

— Ты хотела сказать пафос?

— Я сказала что хотела, — бровки изогнулись.

Вот так вот, если рабу не держать в железном кулаке, то она очень быстро начинает чувствовать себя минимум равной, как правило, а иногда и умней.

— Мода это то, что любят не многие, но то, что ты говоришь это пафос и понты, и ничего больше. Не одна мода не заставит здравомыслящего человека пожертвовать комфортом ради нее, только пафос может заставить это сделать.

— Пафос не пафос, но так положено, — воля Добы была столько же непреклонна в этом вопросе, как, наверное, и воля моей матушки.

Вообще люди очень тяжело реагируют на новации и новшества. И это не потому, что люди не видят в новом ничего путного. Не потому, что оно, новое, так искренне отличимое от настоящего и рвет все устои общества. Нет. Просто человечество живет уже много веков стереотипами и штампами. Быть богатым — значит иметь кучу денег, покупать самое дорогое, веселиться на полную катушку и быть эгоистом. Если ты новшеством убираешь хоть один пункт из списка возможностей и привилегий богатства, то ты уменьшаешь свой вес в глазах тех, кому эти штампы еще не надоели, у кого они уже давно в крови и кто руководствуется им постоянно и именно по ним оценивает оппонентов. Но самое смешное в том, что это те люди, которые стоят на одну ступеньку ниже тебя. У них есть почти все, что у тебя, но это гадкое слово "почти" и заставляет их стремиться к возможному идеалу. И дело тут не в зависти, хот и без нее тут не обходится. Просто когда они росли, то росли за вами в след, покупая машину как можно ближе по скорости и удобству к твоей, платье не столь шикарное, но примерно, дом примерно в том же районе. И вдруг вы меняете стереотипы и вектор устремлений… Вы-то уверены, что вам на это хватит сил и средств. А они? А они прибывают в шоке, так как им придется менять все, чего они добивались такое долгое количество лет. Но самое обидное не это. Самое обидное то, что если раньше они были примерно равны вам, то теперь они опять там, откуда родом. А все мы, как правило, родом из грязи. Теперь у них устаревшей вид машины, дом в ни кому ненужном районе и платье, от которого на светских раутах бывшие завистницы морщат носики и тихо, но так что бы их услышали, шепчут "моветон". Вот поэтому люди и не любят новых веяний.

— И не надо со мной спорить господин. Вы же прекрасно знаете сами, что ваша маменька терпит ваши выходки исключительно тогда, когда это не влияет на престиж семейства.

— Уговорила, чертяка языкастая. Я не помню этого разумом, но подсознание подсказывает, что с маменькой лучше не спорить, ну уж тем более нельзя с ней ссориться. Воспоминание о маменьке на меня произвело отрезвляющий эффект.

Боюсь? Да, боюсь. Уважаю? Да, и чрезмерно, с долей лизоблюдства и популизма.

Паланкинов было три штуки. Маменькин и наши с сестрой. Естественно маменькин был больше, красивей, если конечно можно сказать про безвкусно-яркую раскраску, что она красивая, ну и по понятным причинам несло его больше рабов, чем наши оба взятых с сестрой. В общем, еще издали было видно кто главный в нашем эскорте.

Путешествие на носилках не принесли в мою душу никакой радости. Все было, как я и предполагал. Если оценивать дорогу несколькими словами то эти слова были бы: штормило, потело, хрипело и чуть не упало. Из паланкина я не то что бы вышел, как наверно требовал этикет, а просто вылетел, словно пробка из бутылки газированного вина, со вздохом радости и чувством удовлетворения от проделанного действия.

— Алмерт, не бузи, — улыбнулась сестра, — тут слишком много гефестов.

Моей любимой рабыни, которая могла мне помочь с расшифровкой слов, тут не было, поэтому пришлось вспомнить, что у меня амнезия.

— Дорогая сестра, я, кажется, вчера уже рассказывал про мою жесточайшую амнезию? Если да, то прошу меня понять и объяснить мне слово "гефесты".

— Да милый братец, ты успел рассказать