Я кивнула, хотя ничего не понимала. Язык парня заплетался, и он нес какую-то околесицу. Проклинал Двериндариум, шептал, что не хочет уезжать. Сжимал меня в объятиях. А потом вдруг начал целовать. У нас уже были поцелуи, но совсем легкие, дружеские. А теперь все изменилось. Он целовал по-настоящему, по-взрослому. И сжимал крепко, покрывая короткими поцелуями мое лицо и шею, дергая волосы. Снова прижался к губам, не давая мне вздохнуть, делая больно и не понимая этого… Я вырвалась, оттолкнула, стукнула напившегося идиота по рыжей башке.

– Совсем сбрендил? – прошипела сердито. – Ты мне губу прокусил! Я не кусок пирога, чтобы меня жевать!

– Вив… – прошептал он, пытаясь снова притянуть меня к себе. Его глаза блестели в тусклом свете луны. – Моя Вив…

Хотел сказать что-то еще, но тут я чихнула от пыли, набившейся в нос. Зажала себе рот руками, пытаясь сдержать громкие чихи и успокоиться.

Ржавчина отстранился, закрыл лицо руками.

– Да что случилось? – не выдержала я.

– Я вернусь за тобой, – он убрал руки от лица и выпрямился. Сквозь грязное окно лился бледный свет луны, вычерчивая контур лица и тела Ржавчины. – Вернусь. Ты должна мне верить.

– Я верю.

– И должна ждать.

– Хорошо.

– Скажи, что любишь меня.

– Очень люблю, – совершенно искренне прошептала я.

Но парень скривился недовольно.

– Не так.

Потер лоб, словно пытаясь сбросить хмельной туман. Поднялся.

– Времени нет, мне пора… Я тебя найду, мелкая.

И вышел. Я несколько ошарашенно посмотрела на дверь каморки, так ничего и не поняв. Снова чихнула. И отправилась досыпать.

Тогда я еще не знала, что утром моего друга в приюте уже не будет… Наставники скажут, что Дэйв Норман распределен для отработки еще накануне, а куда – мне знать не положено.

… реальность вернулась холодными брызгами Взморья и визгливыми криками чаек, носящимися над серой водой. Я стояла на коленях, подол плаща намок, как и брюки. Меня все еще трясло, а лицо было мокрым – от моря и слез.

Там, за Дверью, я встретила своего друга.

Эфрим приходил за мной, потому что именно я его притягивала. Я и мой рисунок, который он же и оставил.

Ржавчина – эфрим.

Почему? Что случилось и как это вообще возможно? Как он оказался в Мертвомире, почему стал чудовищем? Я не понимала. Моя голова раскалывалась от этого непонимания и ужаса. Я искала Ржавчину четыре года, искала и ждала. А он все это время был там, за Дверью? Но как?

Раньше я считала, что все, сказанное той ночью, было лишь несвязным хмельным бормотанием, но неужели Ржавчина знал, что окажется в Двериндариуме? Приютский мальчишка и Остров Двери? Как?

Я ничего не понимала!

Сжала виски ладонями, пытаясь сдержать бурю эмоций.

Пережитое тащило меня в бездну паники, и я скрипела зубами, пытаясь из нее выбраться.

И самый страшный вопрос.

Жив ли еще Ржавчина?

Я сказала Верховному, что эфрим убит, но надеялась, что он жив. Чудовище, которое едва не прикончило Кристиана. Я не знала, как к этому относиться. Любовь, ненависть, страх и непонимание смешались внутри и сплелись в единый тугой узел.

Отодвинула рукав и посмотрела на браслет. Под ним мое запястье обвивала черная лента. Подарок эфрима. Подарок Ржавчины…

Мне хотелось плакать.

– Что с нами случилось? – прошептала я. – Ты стал чудовищем, а я надела чужую маску. Разве об этом мы мечтали, мой друг? Мы хотели дом на холме, и сад. И еще собаку. Ты стал бы топить по утрам очаг, а я научилась бы готовить… Почему все пошло наперекосяк, Ржавчина? Я по тебе скучаю…

Бок вспыхнул, словно в меня воткнули раскаленную кочергу, и я вскрикнула.

Узор из шрамов пекло. А это значит… значит…

– Жив! – закричала я.

Чайки, подобравшиеся к самому берегу, разлетелись с недовольными воплями.

Я перевела дыхание, успокаиваясь.

Если мой шрам горит, значит, Ржавчина все еще жив. И возможно, пытается снова пробраться в этот мир. Между нами существует связь, ее природу я не понимаю, но связь реальна. И возможно, я смогу найти своего друга, если прислушаюсь к ней? Я должна его найти – для начала. А потом решу, что делать дальше.

Только если Ржавчина снова попытается проникнуть сквозь каменного эфрима на стене Вестхольда, дело может закончиться плачевно. Верховный ввел особое положение, теперь весь Двериндариум словно большой капкан.

Что же делать?

Шрам снова заныл, но уже не так больно. Я прижала ладонь к боку.

– Не смей лезть на стену Вестхольда, – приказала я, словно Ржавчина мог меня услышать. Я понимала, что это вряд ли, но отчаянно желала передать послание. И потому собрала всю свое волю, нарисовала в голове образ друга и сказала: – Не смей! Это слишком опасно. Надо найти иной путь. Мы встретимся. Мы встретимся, Ржавчина! Верь мне.

Шрамы отозвались легким жжением. И я решила, что это можно считать за ответ.

Умывшись ледяной водой Взморья и окончательно продрогнув, я наконец успокоилась.

Растерянность сменилась жаждой деятельности и решительностью.

Я жива, я побывала в Мертвомире и даже вернула свою внешность. Я все еще Ардена и дома ждет Крис.

Подобрав палку, я разровняла влажный песок и вывела:

«Ржавчина». Найти, разобраться, вернуть!

«Кристиан».

Имя осталось без действий. А потом я и вовсе покраснела и стерла имя рукой. И написала снова.

Внутри стало тепло и даже жарко. Но если думать о Ржавчине я могла, и даже принять то, что он эфрим – могла, то размышлять о том, что происходит между мной и молодым февром, было выше моих сил!

– Попала ты, Вив, – пробормотала я. – Ох, попала!

Дописала рядом с именем Криса: прекратить… все! Опасность!

Посмотрела скептически, стерла свои глупые записи и поднялась. Стряхнула с колен песок и повернула в сторону дома. Пора возвращаться.

– И все же я недоволен твоим своеволием, – сказал Верховный, выслушав мой подробный отчет о походе в Мертвомир. Осуждающе покачал головой. – Тебе стоило остаться в лечебнице, Стит.

Я отмахнулся и сел в кресло, пытаясь не морщиться от боли. Возвращаться на койку врачевателей я точно не собираюсь, а вот пару пузырьков с обезболивающей настойкой стоит принять. Но точно не при Верховном.

– Упрямый, как и все Левингстоны, – сокрушенно пробормотал Стивен, усаживаясь напротив. Силва шустро разлила по чашкам чай, поставила корзину со свежей выпечкой, сообщила, что рада видеть меня живым, и удалилась готовить обед.