Но всё изменилось, как только они очутились в доме. Войдя через кухонную дверь с восточной стороны дома, они сразу увидели стоявшее на плите жаркое, под которым уже сгустился холодный сок. Рядом с противнем стояла кастрюля с остывшими зелёными овощами. На разделочной доске увядали листья салата. Тим и Грейси не ужинали, но, судя по виду кухни, их отец тоже остался голодным.

— Ян?..

Тим почувствовал, как внутри у него всё напряглось при звуке голоса Кавеха Мехрана. Тот спрашивал осторожно. Или слегка напряжённо?

Тим грубым тоном ответил:

— Нет, это мы.

Последовала пауза. Потом:

— Тимоти? Грейси?

Как будто это мог быть кто-то ещё, подражавший голосу Тима. После этого из гостиной донёсся шум, как будто там что-то волочили по ковру и по каменному полу, донеслось тихое: «Что за беспорядок…» Тиму вдруг показалось, что там, возможно, случилась драка… как это было бы прекрасно, если бы его отец и Кавех гонялись там друг за другом и всё было бы залито кровью, вот это было бы достойно Кавеха… Он быстро пошёл к гостиной. Грейси поспешила за ним.

К разочарованию Тима, в гостиной всё было в порядке. Ни перевёрнутой мебели, ни крови, ни выпущенных кишок. А шум производил старый тяжёлый шахматный стол, который Кавех тащил от камина на прежнее место. Впрочем, выглядел Кавех совсем не весело, и этого было достаточно для того, чтобы Грейси сразу забыла о собственных огорчениях. Она подбежала прямиком к парню.

— Ой, Кавех, — воскликнула она, — что-то случилось?

Проклятый гомик упал на диван, отрицательно качнул головой и спрятал лицо в ладонях.

Грейси села рядом с ним и обняла его за плечи.

— Не хочешь мне рассказать? — спросила она. — Пожалуйста, расскажи, Кавех!

Но тот, само собой, молчал.

«Совершенно ясно, — думал Тим, — что этот тип поссорился с отцом из-за чего-то, и отец вышел из себя. Вот и хорошо», — решил Тим. Он очень надеялся на то, что оба они страдают. И если их папочка сиганёт вниз с утёса, то лучше ничего и не придумаешь.

— Может, с твоей мамочкой что-то случилось? — пытала Грейси Кавеха. Она даже погладила жирные волосы типчика. — Или с твоим папочкой? Давай я тебе принесу чашечку чая, а, Кавех? Может, у тебя голова болит? Или животик?

«Вот и хорошо, — подумал Тим. — Грейси теперь есть о ком позаботиться». Собственные проблемы сестры были забыты, она принялась играть в сиделку. Тим оставил её рюкзак у двери гостиной, а сам вышел через другую дверь комнаты в маленький квадратный холл, откуда наверх шла неровная лестница.

Его ноутбук обычно стоял на рахитичном столе у окна в его спальне, а само это окно выходило на сад перед домом и на деревенский луг за ним.

Уже почти стемнело, и дождь начинал лить не шутя. Поднялся ветер, сбивавший листья с клёнов за садовыми скамьями, листья неслись на улицу… На террасах домов за лугом горел свет. Горел он в ветхом коттедже, где жил вместе со своим сыном Джордж Коули; Тим заметил движение за тонкими занавесками. Он мгновение-другое наблюдал — да, там были мужчина и его сын, и выглядело это так, словно они разговаривали, но Тим знал, что там на самом деле происходит, и отвернулся к компьютеру.

Включив ноутбук, он подождал, пока тот загрузится. Компьютер работал здесь еле-еле, как во сне; словно Тим ждал, пока замёрзнет вода в чашке. Он слышал доносившийся снизу голос Грейси, потом включился стереопроигрыватель. Наверное, сестра решила, что музыка поднимет настроение Кавеху. Но Тиму музыка почему-то показалась ужасно гомосексуальной.

Наконец-то… Он открыл электронную почту и проверил, есть ли письма. И нашёл то, чего в особенности ждал. Тима беспокоило то, как будут развиваться события, но он не мог узнать об этом из материнского компьютера. Просто не мог.

И вот от «Той-фор-ю» пришло наконец предложение, на которое Тим рассчитывал. Он прочитал его и немного подумал. Он ведь ожидал и сам кое-что получить в ответ… И потому Тим быстро набрал сообщение, которое ему хотелось отослать уже много недель, всё то время, пока он общался с «Той-фор-ю».

«Да, но, если я это сделаю, мне нужно кое-что взамен».

Тим отправил письмо и невольно улыбнулся. Он точно знал, что именно хочет получить за ту услугу, которой ждали от него.

Ян Крессуэлл успел взять себя в руки задолго до того, как добрался до озера, поскольку ехать до берега было добрых двадцать пять минут. Но теперь ему только сильнее требовалась разрядка. Его скрытые чувства не изменились, и главным из них было чувство предательства.

Слова Кавеха о том, что они находятся в разном положении, больше его не успокаивали. Поначалу — другое дело. Он был настолько опьянён Кавом, что тот факт, что молодой человек, похоже, сам и не собирается делать того, чего так успешно добился от Яна, просто не фиксировался в его уме. Яну было достаточно и того, что он ушёл из дома вместе с Кавехом Мехраном. Ему было достаточно того, что он бросил жену и детей ради Кавеха — так он твердил себе, — ради Кавеха и ради них обоих, чтобы наконец открыто стать тем, чем он был. Больше никаких тайных побегов в Ланкастер, никаких безымянных вечеринок, никакого безымянного секса, приносившего кратковременное облегчение, больше никаких случайных связей. Он занимался всем этим долгие годы, веря, что таким образом защищает других от того, в чём сам себе слишком поздно признался, когда уже ничего нельзя было изменить, — а теперь он понимал, что был предназначен именно для этого… И именно Кавех открыл ему глаза. Кавех тогда сказал: «Или они, или я», и вошёл в его дом и спросил: «Ты им скажешь или мне сказать?» И Ян, вместо того чтобы поинтересоваться: «Да кто ты такой и какого чёрта ты здесь делаешь?» — вдруг услышал собственный голос, говорящий то, чего требовал от него Кавех… и он ушёл, предоставив Найэм объяснять всё детям, если, конечно, она вообще собиралась что-то объяснять. А теперь он гадал: какого чёрта он тогда думал, и что за безумие на него накатило, и не случилось ли у него тогда настоящего психического расстройства?

Он гадал об этом не потому, что не любил Кавеха Мехрана, — нет, он всё так же желал этого молодого человека, желал с такой силой, что это походило на одержимость. Он гадал потому, что не мог перестать размышлять о том, что именно то мгновение сделало с ними всеми. И ещё он гадал потому, что не мог отделаться от мысли: что это может означать, если Кавех не делает для Яна того же, что сделал Ян ради него?

В глазах Яна заявление Кавеха выглядело куда более простым и не столь разрушительным, как для него, Яна. О, конечно, он понимал, что родители Кавеха — иностранцы, но они ведь были иностранцами только в смысле культурных и религиозных традиций. А жили-то они в Манчестере, и уже более десяти лет, так что вряд ли они дрейфовали в некоем этническом море, совершенно непонятном для них. А Ян с Кавехом жили вместе уже более года, и пора было Каву честно признаться в том, что они значили друг для друга. Тот факт, что Кавех не мог просто принять это и рассказать обо всём родителям… Несправедливость ситуации как бы ставила вокруг Яна ограду.