— Я ненавижу папин дом! — с надеждой добавила Грейси. — Там везде пауки! И темно, и всё скрипит, и отовсюду дует, и все эти углы с паутиной и всякой ерундой… Я хочу жить с тобой, мамуля! И Тимми хочет. — Она повернулась к брату: — Ты ведь хочешь жить с мамулей, Тимми, правда?

Чего Тиму хотелось, так это сказать сестре: «Не называй меня Тимми, глупая курица!», но он не в силах был сердиться на неё, когда видел в её глазах такую любовь и такую доверчивость. И надо бы научить её быть потвёрже… Мир вокруг был такой дерьмовой дырой, что Тим просто не понимал, почему сестрёнка до сих пор этого не осознала.

Тим видел, что мать наблюдает за ним в зеркало заднего вида, ожидая, что он ответит сестре. Он поджал губы и отвернулся к окну, думая, что почти не может винить отца в том, что тот швырнул в них бомбу, сломавшую всю их жизнь. А их мать прекрасно всё перенесла, да.

Она и сейчас действовала в соответствии со взятой на себя ролью: она лгала им насчёт того, почему они прямо сейчас возвращаются на ферму Брайана Бека. Вот только не знала, что Тим снял трубку с телефонного аппарата в кухне как раз в тот момент, когда она ответила на звонок в своей спальне, так что он всё слышал: и голос отца, просившего оставить детей у неё ещё на один день, и голос матери, отвечавшей, что она согласна. Так вежливо соглашалась, как ни странно, и отцу следовало бы догадаться, что она что-то замышляет, потому что Тим сразу догадался. Он потому и не удивился, когда она вышла из спальни меньше чем через десять минут, уже одетая вплоть до перчаток, и беспечным тоном велела им собрать вещи, потому что позвонил их отец и сказал, что Тим и Грейси должны вернуться на ферму раньше обычного.

— Похоже, он придумал для вас что-то интересное, — сказала она. — Только не сказал, что именно. Так что давайте-ка, собирайтесь. И побыстрее.

Она отправилась искать ключи от машины, и Тим только в этот момент сообразил, что надо было забросить их куда-нибудь подальше. Не ради него самого, но ради Грейси. Уж она-то точно заслуживала того, чтобы провести ещё один вечер с матерью, ей ведь так этого хотелось…

А Грейси всё говорила:

— Мамуля, ну ты подумай, там даже горячей воды не хватает для того, чтобы как следует искупаться. И вообще вода там еле течёт, и она какая-то коричневая и противная. Не так, как у тебя, в твоей ванне пузырьки! А мне так нравятся пузырьки… Мамуля, ну почему мы не можем жить с тобой?

— Ты прекрасно это знаешь, — ответила наконец Найэм Крессуэлл.

— Нет, я не знаю! — возразила Грейси. — Почти все дети живут с мамами, если их родители разводятся. Они живут с мамами, а к папам ходят в гости. И у тебя всё равно же есть для нас спальня.

— Грейси, если тебе так уж хочется знать всё до капельки, ты можешь спросить своего отца, почему для вас всё не так, как для других.

«Ох, да, спросить», — подумал Тим.

Как будто папа действительно станет объяснять Грейси, почему они живут на какой-то жуткой ферме в каком-то жутком доме на краю какой-то жуткой деревни, где совершенно нечем заняться в субботу вечером или в воскресенье утром; разве что нюхать коровье дерьмо, слушать, как блеют овцы, или — в том случае, если особенно повезёт, — можно было устроить охоту на деревенских уток, забравшихся в их дурацкий дом, и гнать их через дорогу до самой речки. Деревня Брайанбэрроу стояла на самом конце света, но это как раз и было то, что нужно, при новой жизни их отца. Что же касалось этой жизни… Грейси ничего не понимала. Да ей это и не нужно было. Она должна была думать, что в их доме живут квартиранты, хотя на самом деле квартирант был почему-то только один… «И как ты думаешь, Грейси, — мысленно обратился к сестре Тим, — после того, как ты ложишься спать, он действительно тоже отправляется в постель? И если да, то в чью? И как ты думаешь, что они делают там, за закрытой дверью?»

Тим впился ногтями в ладонь. И вжимал их в собственную кожу до тех пор, пока на ней не появился крошечный красный полумесяц, из которого выступила капля крови. Тим знал, что на его лице ничего не отражается; он это знал, потому что давно уже научился тому, чтобы происходящее в его голове абсолютно никак не проявлялось снаружи. Это умение и постоянные ранки на руках — вот всё, что защищало Тима и помогало ему держаться там, где ему хотелось быть, то есть далеко от прочих людей и далеко от всего вообще. Тим также приложил все усилия, чтобы избавиться от повышенного внимания местных жителей. И теперь учился в специальной школе рядом с Улверстоном, в школе, которая находилась за много-много миль от дома его отца, — что, естественно, причиняло ужасные ежедневные неудобства, — и за много-много миль от дома его матери; и это было как раз то, чего хотелось Тиму, потому что там, под Улверстоном, никто не знал, что случилось в его жизни, а ему только это и было нужно.

Тим молча смотрел на пробегавшие мимо пейзажи. Дорога от Грэндж-овер-Сэндс до отцовской фермы уводила их на север. В уже гаснущем свете они въехали в долину Лит. Здесь ландшафт выглядел как лоскутное одеяло: загоны и пастбища, то желтоватые, то изумрудно-зелёные, и всё это катилось волнами, то вздымаясь, то вновь опадая. Местами виднелись огромные выходы обнажённой породы — то сланец, то известняк, — и под ними серели каменистые осыпи… Между пастбищами и живыми изгородями стояли осиновые рощи, уже пожелтевшие, или небольшие купы дубов и клёнов — золотые и красные. И кое-где вдруг возникали строения, обозначавшие близость ферм: огромные, неуклюжие каменные амбары и домики с фасадами, выложенными сланцем, с трубами, над которыми вился дым.

Ещё через несколько миль пейзаж изменился, когда они доехали почти до самого конца долины Лит. Вокруг встал лес, и опавшие листья усыпали дорогу, которая начала нервно извиваться между каменными изгородями, сложенными без раствора. Начинался дождь, но разве в этой части мира когда-то случались дни без дождя? Эта часть мира как раз и прославилась дождями, и именно поэтому здесь камни очень быстро обрастали мхом, а изо всех щелей лезли папоротники, и под ногами и на коре деревьев расползались лишайники.

— Дождик, — безо всякой необходимости сообщила Грейси. — Я просто ненавижу этот старый дом, когда дождик идёт, мамуля! А ты, Тимми? Там просто ужасно, всё такое тёмное и сырое, и просто мурашки по коже ползают!

Никто ей не ответил. Грейси повесила голову. Их мать повернула на узкую дорогу, что должна была привести их в Брайанбэрроу; она как будто вообще не слышала слов Грейси.

Дорога здесь была чрезвычайно узкой, и она шла всё вверх и вверх, то и дело поворачивая то вправо, то влево, — мимо зарослей берёз, потом между густо растущими ореховыми кустами… Они миновали ферму Лоуэра Бека и какое-то заброшенное поле, сплошь заросшее папоротником-орляком; потом поехали вдоль владений Брайана Бека, дважды их пересекли, поднялись ещё выше и наконец повернули к деревне, которая лежала под ними за следующим подъёмом и выглядела как четыре линии дорог, прочерченных в зелени. Но вообще-то в деревне имелись трактир с пивной, начальная школа, сельский клуб, методистская часовня и протестантская церковь, представлявшая собой нечто вроде места собраний. Но только по вечерам и утром в воскресенье в деревне можно было увидеть людей, да и то они приходили либо выпить, либо помолиться.