Уже не видя его реакцию, откинулась на подушки. Волосы раскинулись тяжелыми локонами. Никогда не оставалась при чужом человеке простоволосой. Мне предстояло многое, что я не делала никогда.

От сильной боли живот буквально скрутило, я застонала. Почувствовала, как к губам поднесли стакан, и стала жадно пить. С каждым глотком становится легче, но тут же настигает следующий спазм, и опять тело скрючивает.

К моим вскрикам присоединяется чье-то успокаивающее бормотание. Короткая вспышка осознанности, я понимаю, что сижу с разметавшимися по плечам волосами, в одной нижней рубашке, и жадно пью из очередного протянутого стакана. Пью красное и тягучее. Жидкость льется по подбородку, заливает ворот тонкой рубашки, окрашивая ее пятнами и потеками, заставляя прилипать к телу, к ноющей груди.

Я поднимаю взгляд. Меня поит красивый молодой мужчина, сидящий с краю в одних бриджах. Очень привлекательный. Я призывно смеюсь, отбрасывая стакан одним ударом. Тот летит в стену и разбивается с неприятным звоном. А мое тело начинает трясти в судорогах. Мужчина наваливается, пытаясь удержать пляшущие, царапающие лицо руки. Он очень сильный и каким-то чудом смог зафиксировать мои кисти. Я подвываю, мне плохо.

Жесткие пальцы задирают сорочку и прикасаются, вызывая мелкие молнии удовольствия и успокоения. Жалко скулю. Но судороги почти затихают под напором ласк. Его пальцы волшебны, внимательны, настойчивы. Скользят в бесконечной нежности под ускорившееся мужское сердцебиение и выдохи в мою открывшуюся натянутую шею.

В какой-то момент я кричу ему в лицо, облегченно, счастливо, и меня снова накрывает темная волна.

Вот я сижу в порванной рубашке у стола и рычу, держа в руках мясо, отрываю от него куски и глотаю не пережевывая.

Мужчина меняет постельное белье, обеспокоенно на меня поглядывая. И когда я отбрасываю мясо, бросается ко мне, подхватывая и лаская. Мне нравится сворачиваться котенком у него на руках, вылизывать его шею, маленькие сжатые, как горошинки, соски, бархатный мускулистый пресс. Когда я пытаюсь вгрызться ему в живот, он осторожно, но решительно отстраняет меня, переворачивая под себя.

Время двигается рывками, всполохами. Меня опять кормят. А я заливисто хохочу. Потому что от белья остались опять жалкие ленточки.

Когда я играю, обвившись вокруг него телом, требуя ласкать и гладить, он надсадно и тяжело дышит, но послушно гладит ходящий волнами живот. Уставшая, чувствуя во всем теле приятное натяжение, я засыпаю, уткнувшись головой ему под мышку.

И просыпаюсь уже утром. Одна.

У меня черные лапы, покрытые шелковой блестящей, ворсинка к ворсинке, шерстью. И длинный, очень гибкий хвост.

* * *

Во-первых, я не могла ходить. Те, кто внезапно получил четыре ноги вместо двух, меня поймут. Очередность управления лапами вызывала крайнее недоумение. Попытка передвижения на большой кровати привела к тому, что конечности перекрестились, и я застыла крестиком в задумчивости, какую ногу поднимать и куда.

Упала на бок и радостно задрыгала лапами. Я смогла! Смогла!!!

Затявкав, поняла, что я так смеюсь. Покашливающим мягким тявканьем. Самая главная задача — выжить — решена. Было бы чудесно, если бы все оставшиеся задачи были именно такой сложности — какую лапу двигать первой.

С кровати я осторожно сползла пузом. Интересно, цирковые животные ходят на двух лапах… Может, и мне попробовать? Оттолкнувшись передними, замерла, присев на меховую попу. А ничего так, удобно. Я подперла подбородок лапой и томно мяукнула: «Ну как я тебе, милый?»

Получилось:

— У как я те, мивы?

И чуть не задохнулась от удивления. Вот это неожиданный подарок! В комнате раздалось веселое заливистое тявканье. Я сидела на попе, опершись спиной о кровать, и, махая лапами в воздухе как мельница, от души смеялась.

В дверь осторожно постучали. А вот и он, мой благородный спаситель. Боится зайти, нервничает. Я слышу даже через дверь, как неровно его вампирское прославленное хладнокровное дыхание. Какой же он все-таки юный вампир, надо узнать о них побольше! Теперь мне это пригодится, настоящей «вампирской подстилке», как называют доноров в народе.

Дверь медленно открылась, и Кристофер шагнул на порог, распрямляя плечи, ровнея лицом. Не хочет парень показывать всю бездну неуверенности, которую испытывает.

Я молчала, ожидая его дальнейшего шага. Все-таки он вампир, с которым я теперь минимум год буду связана. И хотя наша связь — плод быстротечного решения, я надеюсь, она не станет фатальной ошибкой моей жизни.

— Мари, доброе утро, — спокойный приветливый голос. — Если нужна помощь, скажи. Слуги приготовили завтрак.

Я сморщила нос. Фу, вот уж есть не хотелось совершенно. В спальне стоял тяжелый удушливый кровавый смрад, живот набит сырой дрянью, как барабан. Этот извращенец кормил меня всю ночь, как только желудок не порвался. Даже мысль о еде вызывала у меня тошноту. Бэ.

— Если ты не против, я подойду и помогу тебе встать на лапы.

О, да. Подойди, милый. Увидишь, как я великолепна, ловка в шкуре зверя. Приняв тявканье за согласие, мой однокурсник подошел поближе, стараясь не делать резких движений, и я внезапно поняла, что… стала крупненькой такой девочкой. Ну, надеюсь, девочкой, а не мальчиком. Такой трансформации за один раз я не переживу.

Внимательно выслушав мое повторное заливистое тявканье, Крис присел на корточки, протянул руку и прикоснулся к загривку. Погладил шелковый переливчатый мех. Зарылся пальцами в неплотную шерсть под челюстью и почесал.

Не поняла… Мр-р-р, он меня, мр-р, за животное принимает? Кстати, как приятно чешет-то.

Я положила лапы ему на плечи, этот хлюпик не удержался и завалился, упав на ковер спиной, ошарашенно моргая глазами. Потыкала мордой, чеши давай.

Некоторое время мы молчали. Он чесал уже двумя руками, я довольно жмурилась и размышляла, насколько могу ему довериться. С другой стороны, что я теряю? В моем положении лучше рискнуть и отыграть себе небольшую зону комфорта.

— Я хварю.

Парень замер, но уже без опасения, просто удивленно. Его явно начало отпускать все это время державшее внутренней струной напряжение.

— Мари? Ты говоришь? Как это возможно?

Хороший вопрос. Оборотни вообще не говорят. Думают, действуют как люди, если, конечно, не в боевом трансе, когда животные инстинкты перекрывают все, но точно ни при каких условиях не говорят.

Как они могут говорить, если строение пасти этого принципиально не позволяет? А я, забытые боги, косноязычно и с напряжением, но говорю!

— Нэ знау.

Он опять начал меня чесать, и уже совсем по-другому, как-то деловито помолчал. Наверное, обдумывал, что это может нам дать и как использовать. Я задергала задними лапами от удовольствия, раздирая ковер. Да-а-а, чеши, чеши.

— Никому нельзя говорить. — Я согласно кивнула. — Иначе, Мари, как бы под указ Совета не подвели. И меня заодно, как вампира-спутника.