кто действительно имел дворянские корни, тщательно это скрывали, вплоть до смены фамилии.

Услышав отрицательный ответ, «графиня» презрительно скривилась и в сердцах поставила чашку на стол так, что звякнули массивные кольца на руке.

– Этот дьявол картавый уничтожил Россию. Всё дворянство под корень сгубил. Где настоящая Россия, где, я тебя спрашиваю? – Она почти кричала. Глаза сверкали от гнева. Седая голова затряслась. Её душила злоба не одного дня и не одного человека, а, видимо, целого дворянского поколения, исчезнувшего после революции 1917 года.

– Ненавижу его, ненавижу. Гореть ему в аду. – Её скрюченный указательный палец, окольцованный огромным сапфиром, указывал куда-то в пол, как бы давая понять, где именно будет гореть тот, кто вызвал такую ненависть. Она разразилась проклятиями, переходя с русского на французский, и как будто перестала обращать на меня внимание. Я решила воспользоваться моментом и потихоньку ускользнуть, потому что мне уже порядком надоело находиться в положении прислуги у сумасшедшей старухи. Я сделала осторожный шаг к выходу, но этого движения было достаточно, чтобы она резко замолчала и опять начала сверлить меня взглядом.

– Придёшь ко мне в пять часов. Зайдёшь по дороге к Пелю в аптеку, купишь сердечные капли. Ещё в кондитерскую к Филиппову зайди за свежими булочками. Только мягкие купи и вкусные, а не эти пресные советские.

Я понятия не имела, кто такие Пель и Филиппов, но согласно кивнула, чтобы поскорее покинуть злосчастную кухню.

– Иди уже. И вовремя возвращайся. Я ждать не люблю. Да, вот ещё что. В таком виде больше не приходи, ноги прикрой.

И она попыталась ткнуть своей палкой в моё колено, но промахнулась. Это было время моды юбок мини, и мой халатик соответствовал ей, но я вновь согласно кивнула, лишь бы поскорее уйти.

Погуляв по городу, я вернулась домой раньше, чем обычно, чтобы поговорить с Сашей и узнать, как мне выполнить просьбу старухи и купить то, что ей нужно.

– Старуха с тобой говорила? – Саша, слушая мой рассказ о том, что было утром на кухне, не могла сдержать своего удивления. – Она ни с кем не разговаривает никогда, только зло смотрит, поэтому я не захожу на кухню, не знаешь, что от неё ожидать. – Саша покачала головой.

Я сказала ей о том, что старуха напомнила мне графиню из «Пиковой дамы». Моя собеседница всплеснула руками.

– Так она и есть самая настоящая графиня!

– Не может быть! – вскрикнула я. Теперь уже моему удивлению не было предела.

– Ну да, это правда! Раньше весь этот дом принадлежал отцу графини, и она блистала здесь на светских приёмах и домашних балах. После революции семья не смогла выехать из России. У них отобрали всё имущество, выделив всего одну маленькую комнату здесь же, в их собственном доме.

Саша взахлёб рассказывала историю своей знатной соседки, а я никак не могла представить седую фурию, с которой познакомилась сегодня на кухне, блистающей на балах. С каким-то дурацким смешком я поделилась этим с Сашей.

– Что ты! – Она вновь вскинула руки. – Мне говорили, что старуха была потрясающе красива в молодости. Ты её глаза видела? Она сейчас просто очень старая и из ума выживает. А так её весь дом знает. Я ещё застала здесь жильцов, которые сразу после революции заселились, вот они как раз о ней всё и поведали.

После восторженного рассказа моей соседки по комнате мне стали понятны гнев и злоба старой настоящей (как теперь выяснилось) графини. Революция забрала у неё всё, что было ей так дорого: семью, дворянский статус, материальное благополучие, а главное – надежду на прекрасную спокойную жизнь. Всё это рухнуло в одночасье, но смириться с этим старая дворянка не желала и поэтому продолжала жить понятиями того далёкого времени. То, что графиня все еще живет в прошлом, мне подтвердила Саша, объяснив, что Пель – это знаменитый фармацевт, открывший первую аптеку ещё в Петербурге, до революции. Сейчас эта аптека – музей на Васильевском острове. И булочных Филиппова, знаменитого поставщика царского двора, тоже уже нет, хотя во многих кондитерских пекут по его рецептам и сегодня.

– Купи ей капли в обычной аптеке и булки в хлебном за углом. Она всё равно ничего не поймёт. Ну огреет тебя пару раз своей палкой, подумаешь.

Саша откровенно смеялась, но мне было не до шуток. Обманывать старую женщину было как-то неловко. Но другого выхода просто не оставалось. Ровно в пять я шла на свидание с настоящей графиней и, хотя поджилки тряслись, делала это с охотой и огромным интересом. Не доходя несколько шагов до кухни, я услышала нетерпеливый стук заветной палки о пол. Меня ждали и проявляли нетерпение. Я поняла это по недовольному лицу и злому блеску в глазах.

– Ma chère, combien de temps puis-je vous attendre?[3] – проскрипела старуха весьма беззлобно.

Я, ничего не поняв из сказанного, молча стала выкладывать на стол её заказ, от себя купив ещё пирожные, чтобы побаловать графиню, но она сразу отодвинула их на край стола.

– Никогда не покупай мне это советское… – и дальше она произнесла, видимо, нецензурное слово на французском. Я пропустила слова мимо ушей. Узнав сегодня её историю, понимала и даже жалела эту одинокую старуху, не желавшую расставаться со своим далёким прошлым. Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что жалеет она как раз меня.

– Ты единственная, кто за долгие годы обратился ко мне «мадам». Не «товарищ», не «гражданка», а «мадам». – При слове «товарищ» она плюнула на пол. – Ты не такая, как они. Как же ты с ними живёшь, в этой стране?

Её голос вдруг утратил свой резкий тембр. Уловив это, я смело посмотрела ей в лицо и ахнула. Глаза графини излучали такое тепло, были настолько яркими от какого-то внутреннего света, что за минуту преобразили весь её облик. Я воочию увидела, какой замечательной красавицей она была когда-то. Затем графиня расспрашивала о моих родителях и более далёких предках моей семьи и делала это с большой заинтересованностью и теплотой. Я налила ей чай, она пригласила и меня к столу, точнее – позволила сесть, и разговор продолжился в той же тёплой тональности, но я была настороже, и, как оказалось, не напрасно. Услышав, что через несколько дней я уезжаю, графиня поставила чашку на стол.

– Оставайся. Будешь жить у меня. Я сделаю тебе эту, ну, как её, советскую прописку, как своей родственнице.

При слове «прописка», я думала, её стошнит. Конечно, мне бы очень хотелось жить в этом прекрасном городе, но оставаться на таких условиях и из