Он не видел причины рассказывать Тессе с Уиллом о том, что узнал. Свои чувства к Грейс Джеймс держал в тайне, и Магнус поклялся, что не выдаст ее. Как раньше он никогда не злоупотреблял доверием Уилла, так и сейчас не собирался злоупотреблять доверием Джеймса. Что толку Уиллу с Тессой знать, как зовут боль их сына, если лекарства у них все равно нет?

Он вновь вспомнил Камиллу – как ему было больно, когда он узнал правду, как противился этой правде, готовый разрезать себя на куски, лишь бы и дальше пребывать в неведении. Но в конце концов он был вынужден принять эту правду, превозмогая страдания.

К подобным мучениям Магнус относился отнюдь не легкомысленно, но даже смертные не умирают от того, что кто-то разбивает им сердце. Какой бы жестокой ни была Грейс, Джеймс рано или поздно оправится, даже несмотря на то, что он – Эрондейл.

Пару часов назад, когда он впервые увидел Грейс, у него возникло чувство, что перед ним стоит хищник. Она была совсем не такой, как Тесса, которая всегда успокаивала и поддерживала Уилла, заставляя его глаза смеяться.

По какой-то злой, жестокой иронии, думал Магнус, одного Эрондейла любовь спасла, а другого осудила на муки.

Он бы многое отдал, чтобы забыть слова Татьяны, звучавшие приговором. Он пообещал Тессе навестить их еще раз, но теперь понимал, что его единственное желание – поскорее бежать. Ему не хотелось думать, что о нем будут говорить Сумеречные охотники, что случится с ними и с их детьми.

Нефилимы бывают разные. Одному он предложил свою помощь, но ее отвергли. Вторая предложила совершить убийство, а третья приставила к груди острие меча.

Его прохладно-сдержанные отношения с Уайтлоу из нью-йоркского Института вдруг показались ему чудесными. Он прикипел к Нью-Йорку и не собирался ничего менять. И он был рад, что уезжает из Лондона. В душе его проснулась ностальгия по ярким огням Большого Яблока – города, где разбитых сердец было намного меньше.

– Куда? – спросил кучер.

Магнус подумал о корабле, державшем курс из Саутгемптона в Нью-Йорк, о том, как будет стоять на палубе и дышать свежим морским ветром, смывающим плесень лондонской атмосферы.

– Домой, пожалуй, – сказал он.

Конец сентября 1929 года

Юную вампиршу Магнус Бейн заметил сразу. Она фланировала в толпе, время от времени подергивая плечами в ритме шимми под музыку оркестра. Черные, блестящие, коротко стриженные волосы с прямой челкой придавали ей сходство с Луизой Брукс[3]. Синее, с серым отливом платье, отделанное бисером, едва доходило до колен.

Вампирша почти ничем не отличалась от трех дюжин других посетителей заведения, принадлежавшего Магнусу и подпольно приторговывавшего виски. Но в ней было что-то особенное, что-то неопределенное, странное.

Танцевала она, несмотря на быструю музыку, неторопливо, но страстно. Белизна ее кожи достигалась отнюдь не с помощью пудры. Остановившись перед саксофонистом, она стала извиваться в танце, как змея, посматривая на Магнуса. Когда их взгляды скрестились, из-под ярко-алых губ показались два маленьких клыка. Она хихикнула, хлопнула себя рукой по губам, и через мгновение втянула клыки обратно.

Между тем Альфи, к этому времени уже крепко державшийся за стойку, используя ее в качестве опоры, продолжал рассказывать очередную небылицу:

– Вот я ему и говорю… Магнус, ты слушаешь?

– Слушаю, Альфи, слушаю, – ответил тот.

Альфи был статным, отличался великолепным вкусом в одежде и любовью к крепким коктейлям. Он рассказывал изумительные истории, и его улыбки были сногсшибательными. То ли банкир, то ли биржевой маклер – словом, финансист. В наши дни все, так или иначе, связаны с деньгами.

– … ты не можешь взять с собой корабль в гостиничный номер, толкую я ему. А он отвечает: «Почему не могу? Я же капитан!» Тут я ему говорю… в общем…

– Погоди, Альфи. У меня появилось небольшое дельце.

– Ты перебил меня на самом интересном…

– Буквально две минуты, Альфи, – сказал Магнус и похлопал друга по руке, – я сейчас вернусь.

Альфи проследил за взглядом колдуна, увидел девушку, кивнул и изрек:

– Аппетитный персик. Но, на мой взгляд, немного не в твоем вкусе.

– Мои вкусы не отличаются постоянством, – с улыбкой возразил колдун.

– Ладно, давай катись, за баром я присмотрю, – сказал Альфи и хлопнул рукой по стойке. – Можешь на меня положиться.

Магнус кивнул бармену Максу, и тот тут же налил Альфи еще один Саус-сайд[4].

– Промочи горло, пока меня не будет.

– Как мило с твоей стороны, – сказал Альфи, – славный ты парень, Драй[5].

Свой бар Магнус назвал «У мистера Драя». Теперь, когда на алкоголь наложили запрет, «сухой» – формально – была вся Америка, хотя на самом деле в большинстве заведений, особенно в Нью-Йорке, посетители могли наливаться «под завязку». В этом городе пили все, а то, что пьянство теперь было объявлено вне закона, придавало ему дополнительное очарование. Что же касается Магнуса, то он считал, что бар, подпольно торгующий алкоголем, стал величайшим достижением человечества: задушевным, праздничным, незаконным, но не аморальным – тень опасности, напрочь лишенная реальной угрозы.

Бар «У мистера Драя», как и большинство других, был небольшой. Таким по определению лучше держаться в тени. Он скромно притаился на 25-й Уэст-стрит, за фасадом магазинчика по продаже париков. Чтобы попасть внутрь, нужно было сообщить пароль швейцару, прекрасно знавшему свое дело и взиравшему на потенциального посетителя через узкую щелочку из-за массивной двери черного хода. Оказавшись внутри, вы попадали в роскошные владения Магнуса – десять столов и мраморная стойка (привезенная из Парижа), за которой виднелись полки из красного дерева, заставленные самыми экзотическими напитками.

Почти все пространство занимали собой эстрада и танцпол, сотрясавшийся от топота множества ног. По утрам пол мыли и натирали, уничтожая следы тысяч подошв.

Магнус мягко скользил мимо танцующих, которые в большинстве своем окосели настолько, что даже не замечали его. Он наслаждался деликатными (а иногда и не очень) прикосновениями к мелькавшим в воздухе рукам и ногам, исходившее от тел тепло приносило ему удовольствие, живое море, превратившееся в танце в плотную, пульсирующую массу, неудержимо влекло за собой.