Мы повиновались и молча бились друг с другом. Я все пыталась взглянуть в глаза Очишке. Но они оставались холодны, как полагается воину в битве.

После нескольких бурь установилась зима. Озеро замерзло, по утрам уже нельзя было бегать, такой глубокий выпал снег. Но Камка будила нас по-прежнему в темноте; после разных занятий, сбросив сон и согрев тела, мы занимались боем.

Так прошли две луны. Как молодые волки мы были: чем больше сил прибывало, тем больше были в движении. Девы стали стрелять с коней так же метко, как пешие. Но у костра все чаще говорили о доме, мечтали, как заживут взрослой жизнью. Иные замуж уже готовы были идти, другие о родителях вспоминали. Камка эти разговоры не пресекала, только однажды сказала:

— Воин о жизни не думает. Воин всегда помнит о смерти. Лишь в этом его сила.

Девы замолчали, а потом тихо зароптали между собой. Не желали они думать о смерти. Камка понимала это и не стала им больше ничего говорить.

Уже ночь стояла. Небо было звездным, ледяные вершины гор светились, и белая, ровная гладь озера светилась тоже. Мы не готовили, но Камка еще держала над огнем котел с кипящей водой и то и дело подкидывала туда какие-то травы. Еле заметный запах долетал до нас, но я не узнавала его: ни о еде, ни о духах он не говорил мне.

А когда стали девы собираться ко сну, Камка остановила их, вылила в котел с отваром сосуд молока и сказала:

— Ваше время здесь подходит к концу. Пусть вещий сон вам сегодня приснится. Кто о чем мечтает, кто куда жизнь свою повернет, — пусть о том приснится.

Юные девы любят гаданья. Вот и решили, что от Камки самое верное получат предсказанье, на всю жизнь. Обрадовались, расселись поближе к огню. Молоко закипело, разлила его Камка по чашам и раздала нам.

Пили потихоньку. Молоко было зеленоватого цвета. Вкус его оказался сладковатым и хотя оставлял горчинку, но затягивал. Хотелось пить долго и медленно, прикрывая глаза и наслаждаясь, мечтая о чем-то приятном, неясном. Мир и тепло поселились в нас, так хорошо стало, что и не сказать. В сон не клонило, хотелось сидеть всю ночь, и девы все казались прекрасными, верными друзьями. Что за травы варила тогда Камка, я и сейчас не знаю. Такое чувство единства со всеми я испытывала потом только в бою.

Тут свистнуло и брызнуло снегом — стрела ввинтилась в сугроб у ноги одной девы. Мы и не поняли, что случилось. Камка первой вскочила и принялась озираться.

— Оро, оро, оро, — затвердила тревожно, и мы тоже закрутили головами. — Оро, девы!

Еще одна стрела, с другой стороны, вонзилась возле Согдай, та вскрикнула, словно заяц, и отскочила.

— Оружие! Нас окружили! — крикнула Камка и молнией отлетела на край поляны, стала доставать боевые гориты из скрытого в земле тайника и кидать нам. Я повесила на пояс горит и выхватила лук — он оказался не натянут, но с ним я уже ощущала себя воином. Стрелы свистали вокруг, какая-то из дев кричала, раненая. Прижав к земле, я натянула тетеву, выхватила стрелу и стала целиться в лес — но никого меж деревьями не было видно.

— Оро, оро! — ободряла Камка, и я, оглянувшись, увидела, что все девы ощерились стрелами. — Айия! — выкрикнула Камка сигнал нападения.

Я выстрелила, не целясь.

И тут сплошной черной волной двинулись на нас враги — мне показалось, звери вышли из леса со всех сторон, черные, огромные, как медведи. Стрелы летели дождем, и мы оказались оцеплены, как олени, и двигаться надо было без остановки, и стрелять. Но я быстро поняла, что целят они не на смерть, значит, не бить нас пришли, а захватить в плен.

Гневом всколыхнулось мое сердце. В огромных фигурах увидела я мужчин, облаченных в шкуры. Верно, прознали, что стоят здесь одни девы, и пришли нас захватить себе на утеху. Но для воина лучше смерть! И я закричала и выстрелила в грудь мужчины, который подошел ближе всех.

Он остановился и упал на колени, прогнувшись назад. Ни звука не издал, но все вокруг закричали. Я поняла: теперь нам не будет пощады — и кинулась на врагов.

У них оказались длинные и широкие мечи. Лиц не было — они скрывались за пастями медвежьих шкур. Но я и рада была, что не могу посмотреть им в глаза.

Впервые я тогда видела, как разит клевец, как пьет он кровь и жизнь из тел выпускает. Это меня опьянило. Я билась, не помня себя, только оглянувшись, понимала: мы все еще в окружении. Иногда кричали и выли от боли девы, но даже раненые продолжали биться. Были убитые, но врагов будто не становилось меньше: хоть и полегло их немало, а из леса прибывали. Камка, как дух войны, носилась меж нами, разила медведеподобных мужей и верещала, как рысь:

— Айия! Айия!

Но вдруг, вонзив острую рукоятку клевца в грудь одного мужа, она выхватила его меч и двумя оружиями стала прорубать себе дорогу прочь из кольца. От ее ярости враги расступились, а она крикнула, устремляясь в лес:

— Очи! За мной!

Та юркой лаской успела проскочить, прежде чем сомкнулось кольцо. Я видела, как кто-то хотел преследовать их, но Очи, обернувшись, одной стрелой его остановила. И они скрылись в лесу.

Бой продолжался, но не стало Камки рядом, и дух боевой у дев сник. И я сама стала кричать, к войне призывая: «Айия-а, девы! Айия!»

Вдруг конский топот и крик Камки раздались из леса, и низкорослый ее табун выскочил на поляну. Вместе с Очи они мчались на передних коньках и стреляли по три стрелы подряд. Казалось, целая лавина новых воинов катится с гор. Враги обернулись, дрогнули и расступились. Мы вскакивали верхом и мчались в погоню. Так прогнали их до самой реки, но дальше не стали, остановились на берегу и криками, смехом и бранью провожали огромные косматые фигуры, пока перебирались те по льду и вязли в сугробах, скрываясь в лесу.

Разгоряченные, мы вернулись к костру, громко обсуждая битву и смеясь над бегством мужчин. Пять дев у нас были убиты, три (среди них моя Ак-Дирьи) получили тяжелые раны и лежали в беспамятстве. Остальные же, с ушибами и порезами, от радостной лихорадки не замечали боли. Мы стащили тела врагов в кучу, мертвых же дев сложили у костра. Отдавать их огню следовало в станах, чтобы родные могли с ними проститься. Но эти мысли не омрачили нас и, не чуя усталости, мы продолжали сидеть у огня, обсуждая битву.

Но вдруг кто-то закричал истошно:

— Ааа! Девы! Девы! Откуда у нас эти луки? Откуда боевые клевцы? Чем мы сражались?

Этот крик был ужасней для нас, чем вопли во время битвы. Как по тревоге мы вскочили. Кто-то к чеканам потянулся — деревянные поделки висели на бедрах; кто-то кинулся к лукам — там палки и сучья лежали кучей. Безумие охватило дев, в ужасе бросились мы к врагам — черные речные валуны валялись горою. Лишь холодные, закоченевшие трупы дев и горячечные тела раненых говорили о том, что битва и правда случилась.