Я уже видела этого офицера – Сэм называла его Гринч. Выглядел он так, словно сошел с экрана телевизора, только кожа не зеленая.

Гринч бросил на меня быстрый взгляд, раздраженно оттопырив верхнюю губу, а затем указал доктору на выход. Тяжело вздохнув, она положила свой блокнот мне на колени.

– Спасибо, Руби, – сказала она. – Если боль усилится, позови на помощь, ладно?

Она не в себе? Кто придет мне на помощь – малыш, которого рвет за соседней занавеской?

Я сочла за лучшее кивнуть, а затем уставилась ей в спину. Последнее, что я увидела, была рука доктора Бегби, задергивающая занавеску. С ее стороны было очень мило позаботиться о моем уединении, однако немного наивно, учитывая черные камеры, направленные прямо на кровать.

Камеры установили по всему Термонду. Их немигающие зрачки неусыпно следили за происходящим. В нашем боксе было две камеры: по одной в каждом конце, не считая той, что снаружи. Это могло показаться излишним, однако, когда мы только приехали в лагерь, наблюдение и впрямь велось круглосуточно. На протяжении всего дня, пока мозги наблюдающих не закипали от скуки.

Нужно было немного скосить глаза, чтобы заметить внутри глазка красный отблеск – это означало, что взгляд камеры направлен на тебя. По мере того, как в Термонд прибывали все новые и новые дети, мы с Сэм начали замечать, что камеры в нашем боксе работают не всегда. Не каждый день. То же касалось камер в прачечной, душевых и столовой. Я подумала тогда, что, наблюдая за шеренгой детей, растянувшейся на четверть мили, вряд ли возможно уследить за каждым.

И все же они видели достаточно, чтобы держать нас в страхе. Если кто-то вдруг пытался практиковать свои способности, даже под покровом темноты, он сильно рисковал оказаться пойманным.

Красные огоньки камер казались нам отблесками красных повязок, которые солдаты СПП носили на правой руке выше локтя. Символ XF, отпечатанный на красной ткани, означал, что здесь заботятся об уникальных детях страны.

В камере над моей кроватью не было красного огонька. От облегчения, которое пришло вслед за этим открытием, даже воздух показался мне сладким. На долю секунды я осталась наедине с самой собой. В Термонде это было несказанной роскошью.

Доктор Бегби – Кейт – закрыла занавеску неплотно. Когда мимо прошел другой доктор, тонкая белая ткань съехала еще немного, и мой взгляд зацепился за знакомый голубой цвет. Передо мной висел портрет мальчика не старше двенадцати лет. Его волосы имели тот же оттенок, что и у меня – темно-коричневый, почти черный. Но если мои глаза были зелеными, то его – темными настолько, что могли воспламенять предметы на расстоянии. Он, как всегда, улыбался, вцепившись руками в колени, на темной школьной униформе ни морщинки. Клэнси Грей, первый заключенный Термонда.

По меньшей мере два его портрета висели в столовой, один на кухне, еще несколько прикололи к дверям туалетов для зеленых. Вспомнить лицо этого мальчика было проще, чем лицо собственной матери.

Я заставила себя отвести взгляд от его гордой, решительной улыбки. Может, ему и удалось вырваться, но большинство из нас останется здесь навсегда.

Я попыталась шевельнуться и едва успела поймать левой рукой блокнот доктора Бегби.

Шанс на то, что камера все же работает, еще оставался, однако мне было все равно. Не сейчас. Ответы на вопросы находятся так близко. Для чего она оставила блокнот здесь, прямо у меня под носом, если не для того, чтобы я в него заглянула? Почему Бегби не забрала блокнот с собой, как делают остальные врачи?

Чем отличался этот белый шум от всех предыдущих?

Что они пытались выяснить?

Лампы над головой вдруг показались мне похожими на светящиеся разгневанные кости. Они жужжали, точно насекомые. Звук становился все громче и громче. Когда я открыла блокнот, ситуация только ухудшилась.

Там была не моя медицинская история.

Не случайные записи, вовсе нет.

Не ответы на вопросы доктора Бегби.

Там была записка, и она гласила: Новый управляющий лагерем пытался выявить незарегистрированных желтых, оранжевых и красных. Твоя реакция означает, что ты не являешься зеленой. Если не сделаешь так, как я скажу, они убьют тебя завтра.

Пальцы задрожали. Чтобы дочитать, мне пришлось положить блокнот на колени.

Я могу забрать тебя отсюда. Перед сном прими две таблетки, что под этой запиской, но следи, чтобы СПП тебя не заметили. Если откажешься, не выдавай свою тайну. Пока ты остаешься в лагере, я не смогу тебя защитить. Уничтожь это.

В конце шла подпись: Друг, если пожелаешь.

Я перечитала записку еще раз, затем оторвала листок от металлической скобы и засунула в рот. На вкус он был как тот хлеб, который выдавали во время ланча.

Таблетки лежали в маленьком прозрачном пакетике, прикрепленном к моей настоящей медкарте. Доктор Бегби добавила сюда короткую запись: Номер 3285 ударилась головой о землю и потеряла сознание. Номер 3286 попала ей локтем по носу и сломала его. Возможно сотрясение мозга.

Мне хотелось поднять глаза, чтобы заглянуть в черный глазок камеры, но я не осмелилась этого сделать. Таблетки я затолкала в спортивный лифчик. Лагерные инспекторы выдали их нам, когда поняли, что пятнадцать сотен девочек не останутся на всю жизнь плоскими двенадцатилетними малышками. Я не понимала, что делаю, на самом деле не понимала. Сердце колотилось так быстро, что в какой-то миг мне перестало хватать воздуха.

Зачем доктор Бегби делает это для меня? Она знала, что я не зеленая, но наврала в отчете. Moжет, это уловка? Может, она хотела посмотреть, как я сама себя выдам?

Я спрятала лицо в ладонях. Пакетик с таблетками жег кожу.

…они убьют тебя завтра.

Зачем ждать? Почему бы не забрать меня потихоньку и не пристрелить прямо сейчас? Что они сделали с остальными желтыми, оранжевыми и красными? Убили из-за того, что те оказались слишком опасны?

Я слишком опасна.

Вот только пользоваться своими способностями я так и не научилась. Другие оранжевые могли отдавать команды или внушать мысли окружающим. Похожая сила была и у меня, но контролировать ее я не умела. Одна только боль, никакой пользы.

Мне удалось выяснить, что включается сила лишь в тот момент, когда я до кого-то дотрагиваюсь, а потом… это больше напоминало чтение мыслей, чем управление ими. Я ни разу не пыталась внушить человеку постороннюю мысль и, честно говоря, не имела никакого желания это делать. Каждое проникновение в чужой мозг, случайное или нет, оставляло в моей голове груду картинок и мыслей, слов и боли. Проходило много часов, прежде чем я приходила в себя.

Представьте, как чья-то рука проникает сквозь вашу грудную клетку, сквозь кости, кровь и внутренности и вцепляется в позвоночный столб. Теперь представьте, что вас начинают раскручивать с такой скоростью, что мир вертится и уходит из-под ног. Картина будет неполной, если в этот момент в голове у вас лишь собственные мысли, ну или туда случайно залетела чужая мыслишка. Подумайте о глубоком чувстве вины за то, что узнали чью-то самую страшную, самую темную тайну. И вот вы встречаетесь на следующее утро, делая вид, будто не знаете про то, как его/ее отец поднимал руку, и про розовое платье на пятый день рождения. Не знаете про фантазии о мальчике или девочке и о том, что это он/она убили соседского питомца ради забавы.