— А че…

Марик локтем случайно задел пластмассовый стакан с карандашами. Карандаши посыпались на пол. Катенька слетела с табуретки, кинулась их подбирать. Марик взял девочку за локоть, заставил подняться.

— Ты че это? Ты же не служанка. Я сам соберу…

— Простите, дяденька! — Катенька протянула карандаши Марику. — Это я виновата, я обычно так много не говорю, но иногда на меня находит, тараторю и тараторю, и вот на этот раз из-за моего тараторства вы уронили карандаши… — Катенька понурилась. Марик взял карандаши, поставил в стакан. Посмотрел внимательно на Катеньку. На царапины, засохшую на лице грязь и слипшиеся жирные волосы. И судя по всему, пришел к какому-то важному решению.

— Ты это… — сказал он, кусая губы, и выпалил: — Может, блин, душ примешь?

Катенька вскинула голову.

— Душ?

— Только не думай, что я так говорю потому, что от тебя воня… тьфу, блин! — Марик сконфузился. — Прости, блин, я нечаянно брякнул. От тебя совершенно не воняет, это неправда.

— Воняет?

— Говорю же, это неправда! — Марик отвернулся. — Ну разве что самый чуток.

Катенька спросила, с самым невинным видом сложив ладошки в ковшик:

— А что такое «душ», дяденька?

Марик почесал затылок. Катенька напоминала ему недоброе новогоднее чудо: словно под праздничной елкой наутро вместо подарка обнаруживаешь мертвеца. Марик чувствовал, как в нем растет животное желание избавиться от нее или, коли не получается избавиться, хотя бы отмыть и залечить раны: привести мертвеца в товарный, так сказать, вид. Лишь бы не видеть этих добрых, глупых, мертвых глаз, окруженных толстыми кругами въевшейся грязи, этих бледных щек и худой немытой шеи.

Мальчик взял девочку за руку и отвел к двери в ванную комнату, что дальше по коридору. В самый последний момент вспомнил что-то, буркнул: «Погоди, я сейчас» — и убежал, шлепая босыми ступнями по теплому деревянному полу. Катенька послушно замерла у двери. Девочка втягивала в себя аромат сосны, идущий от стен, и запах горячего вина с корицей, которое подогревали внизу. Еще ни разу в жизни Катенька не была в таком чудесном месте. Она догадывалась, что скоро покинет этот дом, и скорее всего навсегда. Поэтому она вбирала в себя запахи и звуки каждой клеткой, пыталась запомнить всё, самую мельчайшую мелочь, хотя и понимала, что воспоминания очень скоро выветрятся из головы; а может, их выбьет Ионыч, рука у него тяжелая: по одному уху ударит, из другого уха воспоминания и вывалятся.

Вернулся Марик. Вручил Катеньке свернутую в тугой рулон одежду: спортивные штаны, футболку, шерстяные носки и вязаный свитер.

— Это мои старые вещи. Они ношеные, но хорошие и чистые. Я из них уже вырос, а тебе будут как раз.

— Спасибо, дяденька.

— Да не дяденька я, блин. Че непонятного-то?

Катенька смотрела на Марика с обожанием: так смотрит маленький ребенок на новую игрушку, прежде чем сломать ее. Марик покраснел и буркнул, отвернувшись:

— Ну, иди.

— Спасибо, — повторила Катенька. — А как принимают в душ?

— Не «в душ», а душ, — поправил Марик.

— Душ, — послушно повторила Катенька.

— Ванная у вас там на ферме была?

— Была.

— Краны, блин, были?

Катенька прошептала:

— Были. Ржавые, но добротные.

— Это как?

Катенька потупилась:

— Так говорил дядя Ионыч. «Добротные краны», говорил. «Но ржавые», говорил. «Пшла вон», говорил еще.

— Ладно. Душ — это такой, блин, кран с гибким шлангом. Шланг можно поднять над головой и при хорошем прицеливании полить себя сверху.

— Один кран всё время отваливался, и дядя Ионыч заставлял меня вкручивать его на место, — вспомнила Катенька. — И замазывать алебастром. У меня от алебастра сыпь на руках была; но это ничего-ничего.

— Чего «ничего»? — Марик изумленно уставился на девочку.

— Труба под ванной забивалась вонючей жижей, я снимала трубу и чистила. Жижей она забивалась потому, что дядя Ионыч часто сбрасывал объедки прямо в ванну, а кошка Мурка…

— Катя, ты решила рассказать мне о всех своих бедах сразу? — тихо спросил Марик.

— Под-нять шланг над го-ло-вой и при хо-ро-шем при-це-ли-ва-ни-и по-лить се-бя свер-ху, — произнесла по слогам девочка. — Я поняла, дяденька!

— Да не дяденька я, — буркнул хлопец.

— Простите, дяденька. — Катенька поклонилась Марику и вошла в ванную комнату. Мальчишка потоптался перед дверью и побрел к себе.

Катенька вышла через полчаса, свежая, чистая, в новой одежде. Постучалась к Марику. Мальчишка открыл сразу, будто ждал за дверью.

— Не надо стучать, блин… — пробормотал. — Для тебя — не заперто.

— Я свою одежду постирала, — обрадованно провозгласила Катенька. — Где можно посушить?

Марик улыбнулся:

— Бли-и-ин: у тебя волосы, оказывается, русые. А выглядели черными.

Катенька непонимающе смотрела на него.

— Волосы куда оказываются?

— М-м… — пробормотал Марик. Смутился, забрал у девочки мокрую одежду.

— Я отнесу в сушилку. А ты заходи пока в комнату: я скоро вернусь.

— Вы далеко, дяденька?

— Я быстро.

Катя сложила ладошки в ковшик:

— Я буду молиться за вас!

Марик убежал. Катенька зашла в комнату, остановилась возле компутера. Из звучалок компутера лилась странная мелодия. Катенька никогда не слышала ничего подобного. Она закрыла глаза и постаралась запомнить мелодию. Мелодия не запоминалась. Она существовала в Катенькиной голове, пока звучала. Как только она закончилась, Катенька тут же забыла ее. Помнила только что-то приятное и едва уловимое, как сквознячок в напоенной алкогольным духом комнате или как уголок пухового одеяла в промерзшей кабине вездехода.

— Ах, — сказала Катенька. — Тут так прекрасно: как бы я хотела жить в этом доме! — Она понурилась. — Как жаль, что дядя Ионыч скоро захочет уехать, а перед уездом совершит что-то ужасное. — Она схватилась за голову. — Должна ли я предупредить дядю Марика и дедушку Пяткина? Но вдруг я предупрежу, а ничего и не должно было случиться и потому не случится; получается, я наведу черную сплетню на дядю Ионыча, а ведь ему и так в жизни тяжело пришлось! Разве имею я право привносить в суровую жизнь дяденьки еще одно суровое испытание? Не знаю, не знаю! — Она сжала виски. — Туман в голове, пропасть, темнота, и ширится она, и ширится, а я не знаю, что мне делать; не знаю, кто я и зачем и что происходит тоже не знаю…

Марик пробегал мимо двери в гостиную, где у камина за кружкой горячего красного вина с корицей собрались дед, Ионыч и Федя. Услышал визгливый голос Ионыча: