– Так никто вас и не собирается оперировать… Пока, – выдержав паузу, многозначительно добавил я.

– Доктор, ик! Ик! Ик! Давайте без операции, – захныкал алкоголик.

– Ну что? Какие мысли? – незаметно для больного спросил Витя.

– Надо подумать.

– Может, это неизвестная науке болезнь? – подал голос интерн Миша, со стороны наблюдавший за нами.

– Болезнь известная – алкоголизм, – отрезал я. – А икота – это осложнение.

– Ну, сделайте же что-нибудь, ик! Ик! Ик! Ик! – пытаясь сдержать икоту, заканючил несчастный. – Не могу больше!

– А ты почему пить бросил? – неожиданно пришла мне в голову интересная мысль. – Месяцами за воротник закладывал. Раньше по сколько дней, самое большее, пил?

– Дык я все время пью. Изредка, ик, бывали, правда, ик, небольшие перерывчики, дня по три, ик!

– И чувствовал себя нормально?

– Да! Мне плохо, когда не выпью, ох как плохо становится, ик, хоть в петлю лезь, ик!

– А почему вдруг решил пить бросить? Одумался, захотел новую жизнь начать?

– Да ничего я не решал! Ик! Кому такая жизнь нужна? Ик! Как трезвым становлюсь, всякие мысли дурные в голову лезут! Ик! Вот икать начал и пить перестал. Не лезет.

– Так, значит, все-таки икать вначале начал, а потом пить прекратил? – осененный неожиданным открытием, произнес я.

– Ну, да, – смущенно сознался человек с ринофимой.

– Ребята, давайте его на гастроскопию! – скомандовал я.

– А чево енто?

– Желудок твой смотреть будем изнутри специальным аппаратом. Согласен на исследование?

– Че ж не согласен, если не оперировать.

Фиброгастроскопия выявила у него эзофагит, гастрит и диафрагмальную грыжу.

– Допился, ты, парень, – объяснил я мужичку после ФГДС. – У тебя сильное воспаление желудка и пищевода. Помимо этого растянулось отверстие в диафрагме, через которое пищевод проходит в брюшную полость.

– Чего проходит? Куда проходит? Ик! Пищвод? Ик!

– Пи-ще-вод! – по слогам повторил я. – Хотя вряд ли поймешь куда.

– А чего тут не понять? Пить надо бросать, верно? Ик-ик-ик!

– Да. Отправим на хирургическое отделение.

– Дмитрий Андреевич, я что-то не понял, что у него за болезнь? – удивился Витя. – Зачем его на хирургию направлять?

– Все очень просто. У этого субъекта на фоне хронических возлияний разыгралось мощное воспаление пищевода и желудка. Думаю, он довольно часто рыгал, но либо об этом факте не помнит, либо не хочет нам сообщать. Итог: пищеводное отверстие диафрагмы расширилось, через него вылез и стал пролабировать в плевральную полость желудок, и, как следствие, произошло раздражение нервных окончаний, приведших к неконтролируемым сокращениям грудобрюшной преграды, то бишь икоте!

– Гениально! – восхищенно посмотрел на меня Миша. – Я, правда, мало что понял, но все равно здорово! И что теперь?

– Ничего, назначим ему спазмолитики, противорвотное, противоязвенное, успокаивающее, думаю, икота и пройдет.

– А если нет?

– Если не пройдет, попросим анестезиологов дать наркоз и расслабить диафрагму, после этого уж точно все восстановится. Или уж крайний вариант – оперировать грыжу. Хотя нежелательно.

– Почему? – заинтересовался Витя. – А сразу нельзя? Или вы не делаете таких операций?

– Операции по устранению диафрагмальной грыжи я выполняю, но послеоперационный период у таких пациентов всегда протекает тяжело. Да и не такая уж она и большая, чтобы ее оперировать. Ему надо бросить пить, вылечить гастрит, с такими грыжами люди живут долго и счастливо. Многие даже не замечают у себя ее наличие.

До таких крайностей дело не дошло. На второй день консервативного лечения пациент перестал икать и потихоньку смылся из отделения. Дальнейшая судьба его нам неизвестна.

Как только мы отправили «той-терьера» на отделения, шумная группа таджиков внесла в кабинет умирающего, по их мнению, соплеменника.

– Доктор, доктор! Помоги! Сухроб умирает! – истошно завопил, обращаясь ко мне, высокий немолодой таджик в линялом засаленном сером пиджаке, покрытый густой трехдневной щетиной, с проседью и горящими запавшими глазами на изможденном лице.

– Кладите сюда! – указал я на кушетку. – Что с ним случилось?

– Живот у него очень сильно болит. Доктор, помоги! Мы тебя отблагодарим!

– Сколько живот болит?

– Не понимаю, доктор! Помоги! – как заведенный голосил человек в сером пиджаке.

Сухробом оказался молодой, лет 23–24, таджик в ядовито-желтой футболке с упитанным лицом и румяными щечками. Его скрюченное в позе эмбриона тело бережно опустили на замызганную кушетку четверо расстроенных восточных людей.

– Похоже «симптом хлопкороба», – шепнул мне Витя Бабушкин.

– Чего? – не понял я. – Что это еще такое?

– Дмитрий Андреевич, вы у нас недавно. Говорят, с Дальнего Востока переехали, там до ваших мест еще гастарбайтеры из Средней Азии не добрались? – поинтересовался молодой хирург.

– Не встречал. А к чему ты клонишь?

– К тому, что мы с этими персонажами каждый день дело имеем. На каждом дежурстве пачками привозят, и все как один такие скрюченные. Чуть кольнет у них где, слегка заболит, тут же летят в больницу – спасите, помогите! Мы их по полной программе обследуем и, как правило, ничего не находим. Они тут же разгибаются и идут из больницы. Мы этот феномен назвали – «симптом хлопкоробов».

– А почему «хлопкоробов»?

– Потому что в Советском Союзе именно Узбекистан и Таджикистан в основном занимались выращиванием хлопка. Сейчас они хлопок не хотят выращивать, проще сюда приехать улицы подметать и кирпичи таскать. Хлопкоробы – выходцы из производящих хлопок республик Средней Азии, – доходчиво разъяснил Бабушкин.

– Да, припоминаю, кажется, он у них на гербе хлопок изображен. Тебя как звать? – спросил я у старшего таджика.

– Сафар меня звать. Брат, помоги.

– Сафар, я вам помогу! Все будет хорошо, только скажи мне, Сафар, ты знаешь, кто такая Мамлакат Наханова?

– Сафар не знаешь никакой Мамлакат! Доктор, Сухробу очень плохо. Помоги, как брата прошу!

Я склонился над «умирающим» Сухробом. Его пухлая физиономия выражала высшую степень отчаяния. Он скрипел белоснежными зубами и картинно стонал, держась за живот. Четверо земляков стояли рядом и, затаив дыхание, с тревогой наблюдали за моими действиями.

– Сухроб, ляг ровно! Открой рот! Покажи живот! Повернись на бок, на другой! – командовал я. Сафар торопливо переводил, не спуская с меня настороженных глаз, помогая больному.

– Ну что, доктор, жить будет? – с волнением справился Сафар.