Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты не в себе был. Совсем не в себе! Ха-ха! – енот продолжил истерически смеяться.
– Та как же я это… Да что ты такое говоришь!
Енот только пожал плечами. Заикаясь и шумно сглатывая, он поведал:
– Сначала ты ушел. Тихо так… Ничего не сказал. А через полчаса приволок ее. Затащил в угол, душил ее, насиловал, потом начал… снова душить… Она кричала, негромко… А потом ты начал ее бить. Я тебе говорю – стой, а ты знай себе, лупишь. Камнями бил. Она уже давно молчала, а ты все возился там. Я сначала керосинку зажег, но ты так посмотрел на меня, что я потушил ее обратно и зарылся поглубже. Ты уже тогда ножиком своим ее резал. На части. Кости хрустели, грыз, видно… А потом сел у выхода из пещеры и слизывал с себя кровь. И уснул там же. А я тут все время сидел. Что я сделать-то мог, ты так посмотрел на меня, что я подумал, будто я следующий…
Пус Мидун громко дышал. Он вдруг вспомнил, как вчера злился на нее за то, что она, будто бы, сотрудничала с органами против него. Из памяти всплыли угрозы, которые он выкрикивал в присутствии енота. Только верить во все это Мидуну не хотелось.
– Чумазый, а ты это не придумал часом? Может, все-таки, не я, а ты с испугу на меня вину перевел?
Енот молчал.
– Что же делать-то?… – глаза Пуса выражали скорее растерянность, чем страх. – Кабанов пригонит туда свою свору и по запаху быстро след возьмут в эту пещеру.
Енот опять ничего не сказал.
– Думай, Чумазый, думай! Тебя за компанию в яму посадят!
Чумазый втянул язык и грустно посмотрел на кота.
– Да за дело-то пусть садят. А так? За что?
– А за то, что ты сейчас тут сидишь, а не у Кабанова в кабинете.
– Удружил…
– Соберись. Думай.
– Да что тут думать, я знаю!
Енот метнулся к своему тайнику и вытащил оттуда дощечку, что когда-то была доской от забора.
– Это я ее на всякий пожарный храню. Смотри, сейчас все решим!
Енот ловко вытянул из пепла под котелком обгоревшую головню и начал ею водить по дощечке. Справившись за минуту, он поднял ее и показал Мидуну свои старания. На ней коряво было выведено: «Входит запрыщено».
Мидун застонал и взялся лапами за голову.
– Что это значит-то хоть? «Запрыщено» – это от какого слова? Прыщи что ли?
Чумазый повернул дощечку надписью к себе и с непонимающим видом снова прочел то, что написал.
– Нет, это значит, что проходить нельзя!
– И что это нам даст?
– Да я сейчас поставлю ее на тропе к моей пещере, и никто не пройдет. Нельзя же!
Пус решил прилечь. У него начала кружиться голова, и настроение стало хуже некуда. Енот тем временем убежал за порог пещеры, оставляя после себя мокрый след, и принялся мастерить недалеко свой знак. Мидун хорошо понимал, что, похоже, погулял он хорошо, но в последний раз. Видать, его сознание совсем уж потеряло всякую связь с ним самим, особенно во время бурного охмеления. Стараясь не думать о вчерашнем – вдруг что-то вспомнится – он выбрал в куче енотового тряпья то, что когда-то было простынкой, и разложил ее возле места преступления. Теперь следовало собрать останки и зарыть их подальше, и надеяться, что волки не возьмут след. Занявшись этим делом, он не заметил, как вернулся енот и принялся снова варить свой напиток. Разложив возле себя несколько мешочков с травой, Чумазый, с видом маститого знахаря, выбирал то с одного, то с другого щепотки травы и закладывал их в котел. Вдруг он внимательно посмотрел на один из пучков травы и захихикал.
– Пус! Идея! Идея же!!!
Не оборачиваясь, Мидун хмыкнул.
– Какие у тебя идеи… Одна светлее другой.
Енот не обиделся и показал коту пучок травы.
– Я тебе позавчера траву давал, и вчера ты ее пил. Но это же не просто трава! Это же сунь-трава! Тайная трава древних охотников! Они или ею, или ее отваром мазались, и всякий запах тела напрочь уходил. И через полдня как будто с чистого листа начинались запахи, прежних вообще не возвращалось. Так можно было подобраться к дичи поближе! Мы тут вчера ею все облили! Давай я еще больше тебе сварю этой травы, и мы весь запах точно выведем!
Пус закончил собирать куски тела Барки и связал простынь в большой узел. Кровавые пятна предательски проступили во многих местах, грозя рассказать всему миру о страшном содержимом узла. Он тоскливо глянул на друга, буркнул «вари» и ушел из пещеры зарывать ужасные улики.
Вернувшись, он натолкнулся на енота, который активно мешал отвар для победы над запахами. По мокрым глазам и высунутому на бок языку Мидун заподозрил, что психическое состояние друга очень сильно ухудшилось со вчерашнего вечера. Чумазый не обратил внимания на окалину, упавшую ему на лапу и пропалившую немалый участок шерсти. Уже без всякого стеснения енот справлял нужду под себя и даже, казалось, не замечал этого. «Плохо дело, плохо…» – среди своих блуждающих мыслей о вчерашнем Мидун нашел время подумать про друга.
– Вот! – котел с кипящей жидкостью оказался возле Пуса. – Мойся!
– Свихнулся, что ли? Я же сварюсь, – брезгливо молвил кот.
– Мелочи! Запаха не будет, тебя в яму не посадят!
– Да нет, давай уж подождем, пока остынет немного. А я потом пойду, посмотрю, что в городе творится. Кто о чем рассказывает. Поесть что ли?…
Взгляды друзей остановились на мешке с рыбой, оставленном вчерашним вечером в углу пещеры. И только тут они обратили внимание, что мешок несколько больше, чем был накануне. По очертаниям нельзя было угадать, что же в нем появилось. Осторожно крадучись, кот подошел к мешку и поднял его край. Пус обомлел. Внутри лежало тело Клавдии Сыцер.
Время давно перевалило за полдень, и солнце близилось к закату, когда Пус Мидун вышел из пещеры енота. Справившись с новыми похоронами, он хорошо намазался травяным отваром и сам заприметил, что запаха на нем никакого нет. Так, немного воодушевленный этим фактом, он гнал от себя дурное наваждение – образ Клавы, который то и дело врывался в его мысли наперегонки с образом Барки.
Алгоритм мышления кота свелся к трем самым простым функциям: прятаться, пить, трястись. Они поочередно сменяли друг друга, заставляя Мидуна часто останавливаться, делать несколько глотков воды из ближайшей лужи, оглядываться, припадать к земле или нырять в кусты при подозрении на малейшую опасность. Пус приблизился к первой постройке – крайней черте их поселка. Во дворе дома было тихо, даже местная детвора почему-то не скулила под забором, как обычно. Все куда-то ушли. Забредая все дальше в сеть дворов, он больше и больше настораживался необычной даже для ночного времени тишине, не говоря уже про светлый день. И только через некоторое время он услыхал гул голосов, донесшийся со стороны параллельной тропы. Согласно появившейся уже привычке кот нырнул в пышный куст, росший возле дороги, и едва не взвыл – это была полынь. Учуяв ненавистную траву, все блохи в шерсти Мидуна разом ощутили тошноту и принялись активно грызть хозяина. Но выбираться было поздно, вот совсем рядом уже замелькали жители, шедшие организованной толпой в одну сторону. Так, стиснув зубы и периодически почесываясь, Пус постанывал и терпел. А толпа тем временем, собрав почти всех жителей поселка, двигалась мимо кустов с затаившимся котом. Похоже было на то, что это похоронная процессия, и двигалась она к местному погосту. Вскоре догадка кота подтвердилась – мелькнул гроб с закрытой крышкой, водруженный на плечи участников действа.