— А ваш помощник знает Мака в лицо? Ведь не предположил же он, что это Мак, не спросив его?

— Миледи, я был удивлен не меньше вашего, но мой помощник в точности описал лорда Маккензи. Даже его беспечную манеру разговора, как будто его искусство не имеет для него особого значения. Очень мило с его стороны, имея такой талант. Милорд мало писал в последнее время, поэтому я был счастлив вообще получить от него хоть что-то.

Изабелла не знала, что говорить дальше. Она-то представляла себе, как спросит мистера Крейна, кто принес картину, пожурит за то, что он позволил подделкам пройти через его магазин. Но теперь не знала, что делать. Она была настолько уверена, что Мак не писал эту картину, хотя, если подумать, он и не подтвердил, и не опроверг это, когда она задала ему вопрос.

— О, милорд, — радостно сказал мистер Крейн, — как это мило с вашей стороны! А мы только что говорили о вас и о вашей замечательной картине, на которой изображен Рим. Добро пожаловать в мой скромный магазин.

Изабелла обернулась. В дверях, загораживая слабый солнечный свет, стоял Мак собственной персоной.

Он перешагнул порог, снял шляпу и улыбнулся Изабелле, у которой от волнения задрожали колени.

— Итак, Крейн, что ты затеял, продавая подделки моих картин?

Влюбленный новобрачный с Маунт-стрит купил своей жене загородный дом в графстве Бакингемшир, где теперь, когда установилась теплая погода и город задыхается от зноя, она выступает в роли хозяйки благотворительных приемов на открытом воздухе. Эти приемы посещают сильные мира сего и богатые, и ни о чем другом так много не говорят.

Июль 1875 года

Крейн начал сбивчиво и путано объясняться, но Мак так и не смог разозлиться на этого коротышку. Все свое внимание он обратил на Изабеллу, стоявшую рядом. В своем дневном платье в коричневато-кремовых тонах она была также невероятно красива, как и в элегантном бальном наряде из атласа и в бриллиантах.

Если бы Маку надо было написать ее в этом костюме, он бы использовал самый светлый желтый цвет для отделки платья, кремовый и янтарный — для лифа, темно-коричневый — для теней. Для кожи — оттенки кремового и розового, темно-красный — для губ. И это был бы единственный яркий акцент у нее на лице. Красновато-оранжевый подойдет для локонов, выбивающихся из-под шляпки. Глаза — оттенки зеленого и черного в тени.

— Мак, я как раз объясняла…

Мак не слушал ее. Вернее, он не слышал слов Изабеллы, он слышал только ее голос, тихий, музыкальный, от которого его сердце было готово танцевать.

— Ваша светлость, — Крейн в своей раздражающей манере потер руки, — вы принесли мне свои картины сами.

— Картины? — удивленно поднял брови Мак. — Ты хочешь сказать, что картина была не одна?

— Ну конечно, у меня есть еще.

Крейн засеменил в заднюю комнату и вышел оттуда с большим холстом в раме. Мак положил трость и шляпу на стол и помог Крейну поднять и повесить картину на крюк в стене.

На ней была изображена Венеция. На переднем плане — два человека в гондоле, расплывающиеся в тумане очертания зданий вдоль Большого канала и отражение их силуэтов в темной воде.

— По-моему, это одна из лучших работ венецианского периода, ваша светлость, — сказал Крейн.

Мак вынужден был признать, что картина действительно хороша. Прекрасно выстроенная композиция, умелое цветовое решение, правильное распределение света и тени, ничего тусклого и невыразительного.

Мак довольно часто писал каналы, погрузившись в жалостливое отношение к себе после ухода Изабеллы.

— Но это подделка, правда? — Изабелла с беспокойством смотрела на Мака, закусив нижнюю губу.

— Я не писал эту картину, Крейн. Кто-то морочит тебе голову.

— Но здесь ваша подпись, — указал Крейн на уголок картины.

Мак наклонился, чтобы рассмотреть небрежно нацарапанные в его стиле два слова: «Мак Маккензи».

— Это действительно похоже на мою подпись. — Мак отступил назад, чтобы еще раз рассмотреть картину. — Кстати, неплохая работа.

— Неплохая? — взорвалась Изабелла. — Мак, это подделка.

— Подделка. Но очень хорошая.

— Но, милорд… — У Крейна был шокированный вид. Он оглянулся, как будто в любой момент сюда могла нагрянуть полиция и утащить его в сырую темницу. — Мой помощник клялся, что эту картину принесли вы сами.

— Мистер Крейн… — начала Изабелла.

— Не вини его, любовь моя, — перебил ее Мак. — Если бы я не знал, то сам вряд ли отличил бы, что это подделка.

— Я бы отличила.

— Ты прекрасно разбираешься в этом. Сколько у тебя таких картин, Крейн?

— Всего две, — едва слышно ответил Крейн. — Но, боюсь, я просил еще.

Мак разразился громким хохотом. Изабелла с возмущением смотрела на него, но Мак не мог остановиться. Слишком уж дурацкая ситуация. Несколько лет он не мог написать ничего стоящего, а этот выскочка не только сделал это не хуже Мака, но и подписался его именем, поставив ему это в заслугу.

— Просто любопытно, сколько тебе заплатила Ли-Уотерс? — спросил сквозь смех Мак.

— Тысячу гиней, милорд, — прошептал Крейн.

Мак присвистнул и рассмеялся еще громче.

— Это преступление, — заметила Изабелла.

— О Господи, Крейн, я уверен, ты был счастлив получить такую комиссию. А кстати, что стало с деньгами? Полагаю, что этот «Мак Маккензи» не отказался от своей доли?

— Удивительная вещь, милорд, — с встревоженным видом начал Крейн, — он так и не пришел за деньгами. И не оставил адреса или названия банка, куда мы могли бы перечислить деньги. Это произошло три месяца назад.

— Ну что ж… — Мак сделал паузу, — если он когда-нибудь появится…

— Вы должны будете немедленно связаться с его светлостью, — подсказала Изабелла.

— Я хотел сказать, пусть человек получит деньги. Очевидно, они ему очень нужны.

— Мак…

— В конце концов, он же выполнил работу.

Мак даже не знал, когда Изабелла прекраснее: когда улыбается или когда сердится. У нее раскраснелись щеки, глаза сверкали зеленым огнем, а в узком корсаже обольстительно вздымалась грудь.

— А как же миссис Ли-Уотерс? — с мертвенно-бледным лицом пробормотал Крейн. — Я должен сказать ей о том, что произошло.

— Зачем? — пожал плечами Мак. — Ей нравится картина. Моя жена говорит, она превозносит ее до небес. Если миссис Ли-Уотерс счастлива, зачем портить ей настроение? — Мак взял трость и шляпу. — Но если вдруг появятся другие «Маки Маккензи», чтобы продать тебе картины, будь осторожен. Я свои картины никогда не продаю. Не вижу причин, чтобы брать с людей деньги за свою не имеющую никакой ценности мазню.