«Что-то не хочу. Можете съесть все».

Так я и поступил, что, в конце концов, вызвало у него подозрение — однако слишком поздно. С тех пор он все пробовал сам.

Тем, что мы не смогли забыть британские привычки и небольшие удовольствия, мы были обязаны капитану Коуэну, его офицерам и экипажу британского судна «Найрана». Когда-то оно было австралийским пассажирским пароходом, но после реконструкции использовалось в качестве авиаматки. Их гостеприимство было в лучших традициях флота — Мак-Киллиган однажды охарактеризовал его так: «Уходите, когда пожелаете, и возвращайтесь, когда сможете». Мы очень ценили возможность мыться в ванне, как это принято в Британии, вместо русской парной бани, тем более что на судне царила идеальная чистота; здесь мы были временно недоступны для атак клопов, без которых не обходилось почти ни одно здание на севере России. Когда перед нами на белую скатерть ставили ростбиф, это казалось настоящим праздником — к тому времени мы привыкли к вечным мясным консервам и армейским рационам, которые обычно ели на старом номере «Тайме», до этого служившем в качестве крышки на коробке с печеньем. Для меня было большим наслаждением сидеть в компании этих жизнерадостных моряков и слушать их флотские разговоры; здесь можно было привести в порядок свои убеждения и вернуть себе здравый взгляд на окружающее, а также отдохнуть душой и телом.

Мы договорились с пилотами «Найраны», чтобы они организовали разведку и фотосъемку вражеских укреплений в Карелии, но только после условленной даты, так как преждевременное проявление нашего интереса было нежелательным. Их самолеты были довольно устаревшими, с ограниченной дальностью полета, однако недостатки машин с избытком компенсировались достоинствами их пилотов, которые охотно выполняли все поручения, чтобы помочь нам.

Из-за эмблем главнокомандующий прозвал Карельский полк «Ирландским Карельским». К этому времени он уже стоял на довольствии британской армии и получал военные пайки. К концу июля 1918 г. мы были готовы начать боевые действия против врага.

Во время подготовительного и организационного этапа мы готовили план атаки, тщательно отслеживая все передвижения по местности и постепенно собирая информацию о численности и расположении противника, ближайший пост которого находился в 16 верстах вверх по реке. Так как лесные тропинки не были приспособлены для движения войск, мы собрали все лодки на 50 миль в округе, и, когда эти запасы были исчерпаны, в нашем распоряжении оказалась флотилия из более чем 300 лодок с носами, как у яла, и кормой наподобие норвежских плашкоутов[23] — такая форма облегчала высадку на берег. Каждая лодка могла принять на борт двенадцать пассажиров или равноценный груз.

В начале нашей кампании возникла сложная и неприятная проблема, связанная с одним из карельских офицеров. Его присутствие в штабе было крайне важным по политическим причинам: он был выдающейся личностью, энергичным патриотом и видным политиком карельского народа и имел большой авторитет, но, к сожалению, он страдал злокачественной формой венерического заболевания, весьма распространенного в этих землях, где очень давно не было ни лекарств, ни медицинской помощи (карелы не видели ни одного доктора вот уже лет пятьдесят!). Перспектива все время — и в помещении, и в походных условиях — находиться в тесном контакте с этим человеком означала постоянную опасность заражения, которой подвергался весь личный состав нашего штаба. Доктор X. Гаррисон, известный автор книг для мальчиков, приписанный к штабу полка, категорически возражал против его присутствия, как и лейтенант Хитон из морской пехоты. Я сам не испытывал по этому поводу никакого восторга, в частности, из-за того, что рапорт о подобном заболевании у британского офицера вызвал бы негодование в Военном министерстве, тем более что его чиновники скептически отнеслись бы к истинной причине болезни. Однако я считал, что в нашей работе нужно преодолевать любые трудности. Нам были даны приказы, и нужно было их выполнять, невзирая на опасности, какой бы природы они ни были. Мне удалось убедить в этом доктора, и он так тщательно следил за чистотой посуды и инвентаря, что никто из нас не подцепил эту заразу; при этом сам карельский офицер и не догадывался о специальных мерах предосторожности — все это благодаря безупречному такту и таланту доктора, за которые мы всегда будем перед ним в долгу.

Подготовка складов с припасами и транспорта была, наконец, закончена. Руководить базой оставался Дрейк-Брокман, прекрасно знавший свое дело. В назначенное время в лодки были погружены припасы и экипажи заняли свои места. Каждый четко знал свои задачи и обязанности. Гребцами были женщины, что значительно увеличивало наши силы. Здоровые, физически сильные и веселые, они привыкли выполнять гораздо больший объем работы, чем ожидается от слабого пола, и с легкостью справлялись с лодками, часто проводя за веслами против течения в 2,5-3 узла весь день с семи утра до семи вечера с единственным перерывом на часовой отдых. Они отвечали за эту работу до самого конца кампании, при этом вечером на берегу в их обязанности входило готовить еду на кострах, которые их мужчины очень ловко разводили за несколько минут в любую погоду с помощью маленьких топориков, висевших на поясах практически у каждого из них.

Наше авангардное и фланговое прикрытие, состоявшее из разведчиков, выдвинулось вечером 15 августа, за день до выступления основной колонны. Штаб полка занимал две лодки и включал капитана Гаррисона из Королевской армейской медицинской службы, лейтенанта Хитона, переводчика сержанта Лакса, шестерых королевских морских пехотинцев, двух карельских офицеров и меня. Место погрузки находилось вверх по течению в миле от моста, и присутствующие навсегда запомнили картину, когда вся флотилия свежевыкрашенных лодок, растянувшихся на милю поперек широкой реки от одного берега до другого, ожидала сигнала к отправлению. Было теплое летнее утро, и на зеркальной поверхности кристально чистой воды, которую лишь изредка нарушал случайный всплеск весла или рябь от легкого ветра, отражалось безоблачное небо, яркие лодки и костюмы их экипажей. Почти в каждой лодке — они были изумрудно-зеленого, синего, белого или красного цвета — сидело по четыре привлекательные женщины в национальных костюмах из яркой юбки, пестрой вышитой рубашки, обнажавшей всю шею, и яркого платка, повязанного на голове. Все они смеялись, пели или перекликались с друзьями, и их голоса вместе с командами, отдаваемыми более низким тоном, и шумом весел, стучащих в уключинах, смешивались в веселый гам, усиливавшийся многократным эхом, которое отражалось в мрачных сосновых лесах, покрывавших берега с обеих сторон. По команде двигаться вперед тысячи весел ударили по воде, взбивая пену. Вскоре, чтобы поймать легкий ветерок, были поставлены маленькие паруса, некоторые из которых оказались сделанными из мешков для муки или из лоскутов, на судах же без столь шикарного оснащения обходились тем, что ставили на нос маленькую елку и поджигали ее, чтобы осветить работу гребцов. Это была свежая картина, полная ярких красок и оживления, и ее просто невозможно забыть.

Наше плавание вверх по течению реки не было чересчур неудобным: мы могли размять ноги, когда приходилось переправляться волоком, а такая возможность представлялась довольно часто. Таких перевалов длиной от 100 ярдов до 18 верст между Кемью и озерами было девять. Некоторые нам удалось пройти, сняв с лодок груз и протащив их по порогам с берега с помощью каната, но в двух местах были водопады, и, чтобы обойти их, нам приходилось тащить лодки по земле. Однажды, пробираясь по лесной тропе по такому перевалу, мы попали в зыбкое болото, где почва пружинила под ногами, уходя вниз на несколько дюймов. Шагать по этому своеобразному надувному матрасу было очень любопытным ощущением; палка, воткнутая в землю, показывала, что толщина почвы была всего лишь шесть дюймов. Здесь трава была красной, листья у кустарников — малиновыми, и даже стволы и кроны деревьев были красными; этот необычный пейзаж тянулся две версты, пока местность вокруг не приняла свой обычный вид. Это жутковатое место напоминало декорации ада из театральных пантомим школьных дней.