— Ребята! Ребята! — задыхалась от восторга Хильдегард.

— Вот это жили! — изумлялась я.

Кухонный стол был накрыт большой клетчатой скатертью. Хильдегард смахнула со стола заплесневевший хлеб. Я стянула скатерть, постелила ее на пол. И мы стали класть на нее банки. Потом связали концы. Узел получился очень тяжелый. Сестра с Хильдегард еле его тащили. Геральд нашел еще старую сумку. Заполнил ее доверху банками с ливерной колбасой.

— Ребята, ребята, — стонал он, — печеночная колбаса!

Может, даже без майорана. Без майорана я больше люблю!

Я притащила из столовой еще одну скатерть с кисточками, сложила в нее банки с мясом оленя и косули. Завязала концы. Вылезли мы через кухонное окно, медленно, с трудом протащив наши узлы. Потом закрыли окно. Через забор с тяжелой поклажей перелезть было невозможно.

— Оставим все здесь, — уныло проговорила Хильдегард, — все равно ведь не наше.

— Оставить мою колбасу! — возмутился Геральд. — Ты что, сдурела! — Он постучал себя по лбу.

Я шмыгнула к воротам. Снаружи на калитке был круглый латунный набалдашник. А с внутренней стороны — железная щеколда. Я нажала на ручку, дверь открылась.

— Это называется — счастье улыбнулось! — прошептала сестра.

Осторожно выглянув, я осмотрела улицу.

— Никого! Пошли!

Мы метнулись через дорогу. Тяжелые узлы мешали идти. Банки колотились друг о дружку и громко звенели.

Наконец мы добежали до наших ворот, захлопнули за собой калитку. Протащили груз по ступенькам в дом. Руки у нас дрожали. Никогда в жизни мы не таскали такой тяжести. Мама с фон Браун стояли за дверью.

— Где вы были? — спросила мама.

— Где это вы пропадали? — вторила фон Браун.

Мы втащили свою добычу в переднюю. Развязали узлы. Банки с колбасой покатились по полу. Геральд раскрыл сумку. Ничего не оставалось, как сказать правду. Я первой набралась храбрости:

— Мы украли это!

Мама с госпожой фон Браун уставились на нас. Мне стало не по себе — я испугалась за банки. Вдруг велят отнести их обратно!

— В маленьких баночках — печеночная колбаса! — закричал Геральд. — И паштет с кусочками гусиной печенки!

Мама с фон Браун перевели взгляды на банки. Даже опустились на колени, чтобы рассмотреть каждую в отдельности.

— Оленье жаркое по-деревенски, тысяча девятьсот сорок четвертый год, — прочитала мама.

— Паштет из языка и печени с салом, — прошептала госпожа фон Браун.

Хильдегард показала на соседний дом.

— Мы взяли это у Лайнфельнера. В кухонном шкафу. Лайнфельнеры же уехали!

И тут госпожа фон Браун рассмеялась, мама тоже, но у нее по щекам текли слезы.

— Паштет из языка, господин Лайнфельнер. Хайль Гитлер, господин Лайнфельнер! — воскликнула госпожа фон Браун. Она подняла банку жаркого и добавила: — «Держаться до окончательной победы!», как без конца повторял господин Лайнфельнер. Конечно, с бараниной можно держаться, господин Лайнфельнер!

Мама склонилась над скатертью. Она больше не смеялась. Рассматривала двухлитровые банки с говяжьими шницелями.

— Шницель в соусе мадера, тысяча девятьсот сорок четвертый год, — прочитала она, покачав головой, — а мы давились картошкой, ничего кроме картошки не ели!

В обед мимо нашего дома промаршировали немецкие солдаты. Вышли они из венского леса и шли в направлении города. Следом ехали несколько военных машин. Мы с Хильдегард стояли у забора. Ждали солдат или машины. Но больше их не было. Появился господин Вавра.

— Дети, это последние! Все ушли. Проклятая война кончилась!

Хильдегард ему возразила:

— По радио сказали: «Будем защищать Вену до последнего вздоха». До последнего, господин Вавра!

Но старик не слушал ее, лишь качал головой.

— Все ушли, ушли все! — только и повторял он.

Мама побежала к отцу.

— Нужно сжечь твою форму и солдатскую книжку, чтобы их не нашли русские.

Отец ковылял по салону взад и вперед, пытался послушать по радио последние известия. Но приемник был старый, лишь скрипел да свистел. Сломался? Или радиостанция больше не работала? Мы этого не знали. Отец не хотел сжигать форму.

— Если вернутся немцы и увидят меня без формы и без солдатской книжки, то сразу, без разговоров, повесят на ближайшем же дереве.

— Если немцы обнаружат тебя, они повесят тебя так и так, — сказала мама, — с книжкой или без книжки, им плевать!

Но форму, тем не менее, не сожгла.

Я поглядела в окно. У ворот стояла машина. Четверо военных в эсэсовской форме шли по дорожке к дому.

Отец заковылял в библиотеку. Шел он медленно, будто не боялся. Госпожа фон Браун закрыла за ним дверь и прислонилась к ней. Маме она прошептала:

— Может, никто не донес, ни Архангел, ни Вавра?

Я только собралась сказать, что Вавра ни за что не донесет, как в дверь постучали. Мама вынула ключ из двери библиотеки, сунула его в карман фартука. Пошла к входной двери. А госпожа фон Браун строго прошептала:

— Не раскрывайте рта! Что бы они ни говорили, что бы ни спросили — молчать! Ясно?

Мы кивнули.

Эсэсовцы пришли не из-за отца. Они принесли сковородку с салом и мешок картошки. Попросили маму пожарить ее. Притащили даже дров из сарая, чтобы мама разожгла печь. Госпожа фон Браун еще раз прошептала:

— Молчать! Понятно?

Четверо эсэсовцев сидели за кухонным столом. Мама начистила гору картошки. Жир скворчал в сковороде, брызгался на плиту. В кухне сильно воняло. Эсэсовцы ели и говорили. Рассказывали, что Вену они защищать не будут.

— Вена и так уже пала, — объяснил один.

Другой сказал, что он родом из Силезии. Русские уже давно там. До прихода русских его жена, взяв в каждую руку по ребенку, кинулась со всех ног куда глаза глядят. И он предостерег:

— Хлебнете горя, если останетесь!

Даже предложил довезти до города, где можно было спрятаться в большом бункере. Мама отказалась.