любого россиянина камуфляжный костюм, дополненный широкополой, тоже камуфляжной расцветки, матерчатой шляпой с опущенным накомарником. На руках белели хлопчатобумажные рабочие перчатки, выдававшие в нем горожанина, люто ненавидящего комаров и считающего, что лучше быть смешным, чем покусанным. Голенища резиновых сапог при ходьбе негромко похлопывали его по икрам; в правой руке человек нес брезентовый чехол с рыболовными снастями, а левой придерживал лямки заброшенного за плечо полупустого рюкзака. Вся эта амуниция с первого взгляда выдавала в нем рыбака. Конечно, в два часа пополуночи на реке делать нечего, но рыбаки – народ чудной, и случайный свидетель предпринятой в этот неурочный час прогулки наверняка решил бы, что речь идет о попытке вероломно захватить чужое место лова или, напротив, вернуть свое, столь же вероломно захваченное кем-то другим.

Красоты ночного загородного пейзажа не трогали ночного путника: он их попросту не воспринимал. Для него река оставалась просто рекой, дорога – дорогой, а деревья – единственной деталью окружающего мира, от которой была хоть какая-то польза, поскольку они могли в случае необходимости скрыть его от посторонних глаз. Романтическая жилка в его характере не то чтобы отсутствовала напрочь, но располагалась она не там, где у большинства людей, и потому явления и вещи, которые принято называть романтическими, ее не задевали.

Слева от врезавшейся в глинистый косогор дороги из буйных зарослей крапивы поднимался покосившийся забор из проволочной сетки высотой в полтора человеческих роста, а справа над кронами деревьев виднелись посеребренные луной шиферные крыши дачного поселка. Над головой стремительной бледной тенью с распростертыми крыльями скользнула куда-то в сторону реки ночная птица, и спустя секунду из темноты донесся ее протяжный, тоскливый крик. Дорога, колеи которой смутно белели под луной, разделилась на две; одна, плавно изгибаясь, ныряла в гущу ивняка, которым заросла приречная луговина, а другая почти под прямым углом уходила направо, превращаясь в улицу. Это была самая крайняя и наименее населенная линия поселка, о чем свидетельствовали заросшие колеи и заметные даже при свете луны следы запустения.

Человек в рыбацкой амуниции, как ни странно, двинулся не прямо, к реке, а направо, к дачам. Чтобы попасть на обнесенную проволочной оградой территорию садового товарищества, ему пришлось отпереть ржавый висячий замок и открыть железную калитку. Калитке полагалось быть скрипучей, но она не издала ни звука, поскольку чья-то заботливая рука регулярно смазывала петли солидолом. Рыбак аккуратно, без стука, прикрыл ее за собой, а потом, как истинный российский дачник, просунув руки между прутьями, повесил на место и снова запер замок.

Теперь сторонний наблюдатель, случись таковой поблизости, решил бы, что объект наблюдения направляется не на реку, а с реки, не то передумав дожидаться утренней зорьки у костерка из ивовых сучьев, не то просто закончив установку браконьерских снастей – сетей, «телевизоров», донок и прочих изобретений, превращающих состязание человека и рыбы в хитрости и быстроте реакции в бессмысленный аттракцион невиданной жадности. Но никаких наблюдателей поблизости не было: даже те немногочисленные дачники, что оказались на своих участках посреди рабочей недели, сейчас спали без задних ног, намаявшись за день на полевых работах. Об их присутствии напоминал разве что запах навоза, который то и дело наплывал то справа, то слева, перебивая аромат цветущей сирени и наводя на печальные размышления о косности человеческой натуры. «Весенний день год кормит», – гласит старая поговорка. И настоящий, правильный российский дачник ведет себя в полном соответствии с этим перлом народной мудрости, вкалывая на своих шести сотках так, словно от этого и впрямь зависит продовольственная безопасность его семьи. И нередко доводит себя до инфаркта, падая носом в свежую борозду и превращая свой образцово-показательный огород в очередной памятник бессмысленному труду…

Человек, что шел сейчас, шурша по высокой траве резиновыми сапогами, меж вскопанных грядок и прикрытых целлофаном навозных куч, имел к огородничеству и садоводству такое же отношение, как и к рыбной ловле – то есть ровным счетом никакого. На всех этих ковырятелей земли, забрасывателей удочек, собирателей грибов и ягод, коллекционеров всех мастей, выжигателей по дереву, вышивателей крестиком, пачкателей холста и бумагомарак он взирал с равнодушным презрением: под ногами не путаются, и на том спасибо. Пусть тешат свою никчемность бессмысленными занятиями, призванными хоть как-то заполнить зияющую внутреннюю пустоту, если не смогли найти для себя настоящего, достойного дела! Пусть хвастают друг перед другом своими кабачками и вязаными ковриками, поют в народных ансамблях и фотографируются с убитыми из прихоти животными, тратя на это дни своей короткой жизни. Пока они бессмысленно губят только себя самих или бессловесных тварей, это их личное дело. Но те из них, кому вздумается причинить вред окружающим, должны помнить: хобби бывают разные, и охотиться можно не только на четвероногих, но и на двуногих скотов…

Человек в рыбацкой амуниции остановился перед невысоким, уже заметно покосившимся забором из набитых внахлест, почерневших от старости необрезных досок. Тот, кто строил забор, не потрудился их даже ошкурить, и теперь отставшая кора торчала во все стороны кривыми корявыми полосками, которые отнюдь не добавляли сооружению эстетической привлекательности. Забор почти на половину высоты утопал в мертвой прошлогодней траве, сквозь густые, спутанные космы которой с трудом пробивалась свежая зелень. Старая трава в свете луны казалась серебряной, а новая – черной, как китайская тушь. Она выглядела нехоженой, из чего следовало, что с начала дачного сезона здесь еще ни разу не ступала нога человека.

Побренчав связкой ключей, человек отпер калитку и вошел в заросший травой двор. Перед ним, поблескивая отраженным оконными стеклами лунным светом, стоял небольшой приземистый дом из силикатного кирпича и сосновых бревен, выглядевший, как это часто случается с редко посещаемыми дачами, недостроенным, обжитым и заброшенным одновременно. За домом на фоне подсвеченного луной неба темнели уже одевшиеся в молодую листву кроны старых плодовых деревьев. К дому был пристроен гараж, к которому вела дорожка из двух рядов старых, утонувших в дерне квадратных цементных плит. Стараясь ступать по плитам, чтобы лишний раз не мять траву, человек приблизился к гаражу и после непродолжительной возни одержал победу над заржавевшим механизмом висячего замка. Ржавые дверные петли взвизгнули, казалось, на весь поселок. Человек замер, прислушиваясь, но вокруг по-прежнему не было слышно ничего, кроме соловьиных трелей да оглушительного лягушачьего концерта. Отцепив от пояса солдатскую флягу в брезентовом чехле, человек просунул руку в щель приоткрытой двери и наугад обильно полил петли водой. Подождав несколько секунд, он снова потянул дверь на себя, и на этот раз она открылась без