— Фрэд рыщет где-то в поисках Осано, а Осано, предположительно, рыщет, отыскивая Аманду и желая увериться, что она выступит у него сегодня… — Биби снова прикладывается к чубуку. Еще одна пауза перед тем, как втянуть дым. — …Нет, ну ты подумай!

Надо мне было уделить Аманде ван Хемстра побольше внимания, когда мы встретились нынче утром. Наверное, это Луиза меня отвлекла. Я сообщаю Биби, что совсем недавно видел Осано сцепившимся с французом-фотографом, и рассказываю, как они ругались из-за Аманды.

— Господи, Этьен, — говорит Биби. — Ничего нет дурного в том, что ему позарез необходимо трахнуть каждую встречную манекенщицу, но зачем сопровождать это таким шумом?..

Я пересказываю Биби и все остальное, тем более что оно никак не выходит у меня из головы.

— Этьен говорит, что они занимались этим втроем — он, она и моя сестра.

— По-моему, он называет это «бутербродом».

— Ты с ним тоже спала?

— Не-ет, — как-то не очень уверенно она это произносит. Однако добавляет: — Если честно, у него хорошая репутация. Трахаться он умеет.

Биби встает.

— Ладно. Перерыв кончился.

Я остаюсь сидеть. Просто киваю на прощание.

— Ты не хочешь пройти за сцену?

— А я не помешаю?

— Как будто там есть хоть какой-то порядок. Пойдем.

И тут я вижу Фрэда. Он выходит из лифта и направляется к террасе. Он крупнее, чем мне запомнилось, и немного моложе — возможно, ему всего тридцать, тридцать два. На террасе он останавливается, похоже, его трясет от злости. В одной руке у него одежный чехол, другая сжата в кулак. Над широким плато его носа возносятся две озабоченные складки. Пиарщики, рабочие, все поглядывают в его сторону, однако глаза Фрэда на них не задерживаются. Скользнув по мне, взгляд его притормаживает. Кровь застывает в моих щеках, пульс почти не бьется. Я начинаю подниматься, выставляя перед собой конверт. Но взгляд Фрэда скользит дальше. И наконец цепляется за французского фотографа, Этьена, с ошалелым видом выползающего из гардеробной манекенщиц.

Фрэд подзывает его, подняв два пальца, держа руку в черной перчатке, как католик, осеняющий себя крестом. Мне, конечно, хочется избавиться от конверта, но сейчас для этого, похоже, неподходящее время. И когда Биби толкает меня в плечо, я ухожу с ней за кулисы.

Тут по-прежнему полный хаос. Костюмерши таскают взад-вперед платья, пытаясь оборудовать по персональной одежной стойке для каждой из шести, или около того, манекенщиц. Наверное, без Осано, который объяснил бы, что ему требуется, это невозможно. Одна из манекенщиц топает ногами — раньше я такое видел только в мультфильмах. Ей не нравится то, что она видит на стойке.

Мы идем дальше. Стойки создаются и распадаются, озабоченные помощницы катают их по всей гардеробной. Похоже на танец — двое ловко движутся сквозь безумную суету. Спустя долгое, странное мгновение я осознаю, что Биби вложила свою ладонь в мою. Она широко размахивает рукой, а когда я подхватываю ритм, смеется, сламывая напряженность, которая сковала меня, хоть я того и не замечал. Потом между стойками распахивается пространство, и я вижу гримерные столики с зажженными по сторонам от них лампами. Луиза пьет шампанское в небольшой компании людей, столпившихся вокруг телевизора. Смеется, как и они. А увидев меня, восклицает:

— О, малыш!

Я подхожу к Луизе, она обнимает меня за талию, отрывая от Биби, и представляет всем как «ее Джейми».

— А вы как думали? Это мой братишка, он еще всем нам покажет.

И сразу я как будто снова оказываюсь с нею в школе.

— Простите меня за утро, ребятки, я просто застряла в зоне стервозности.

Она наливает мне шампанского.

Гримерша, та самая, что ехала в одной с нами машине, интересуется:

— Как там все?

Я пожимаю плечами. Я же не знаю, как оно там должно быть. И говорю:

— Фрэд пришел.

Высокая блондинка спрашивает:

— Джанни с ним?

В акценте ее слышится смесь французского с чем-то еще более иностранным, я имею в виду — восточноевропейским.

— Будь он здесь, — говорит Луиза, — ты бы уже знала. Это такая трагическая королева.

— По-моему, не совсем королева. — Снова блондинка, очень серьезно.

— Нет. Он себя Цезарем числит, — говорит Луиза. Она подтягивает широкий кушак своего платья. — И сегодня нам предстоит самая дорогая в мире вечеринка в тогах.

Платье на ней из тяжелого плиссированного шелка, вечерний наряд с единственной полоской ткани, спускающейся через грудь с левого плеча. Действительно, немного похоже на условную тогу, и все-таки… Луизе никогда не требовалось много времени, чтобы отыскать возвратный путь в зону стервозности.

Впрочем, язвительность вдруг покидает ее. Я понимаю причину, когда она встает. За одежными стойками возникает Фрэд. Он подзывает Луизу тем же жестом — двумя пальцами правой руки. Когда Луиза устремляется к нему, я касаюсь ее, пытаясь задержать. Я хочу, чтобы она взяла конверт и отдала его Фрэду, но Луиза проскальзывает у меня между пальцами.

Они стоят у гримерного столика, разговаривают. Я стараюсь расслышать хоть что-то, но мне мешает звук портативного телевизора. Кто-то прибавляет громкость, отчего легче мне не становится. Девушки смотрят дневной повтор продублированного по-французски сериала «Она написала убийство», и это провоцирует изложение слухов насчет Анджелы Лэнсбери. Пересказывает их гримерша. Видимо, Биби единственная, кто их еще не слышал. Она говорит: «Нет, только не Анджела Лэнсбери!» Я улыбаюсь ей, не упуская из виду Фрэда с Луизой. По лицу Луизы ничего понять невозможно.

— Гермафродит!?

Я пододвигаюсь поближе к ним. Головы их близко сдвинуты, говорят они вполголоса, но я почти разбираю их разговор. Начинает трезвонить мобильник.

Откидываю крышку:

— Стэн?

— Ты где?

— Привет. Да, — непонятно на что отвечаю я, втыкая палец в ухо и поворачиваясь спиной к Луизе с Фрэдом. — Я в Институте арабского мира.

— Чего?

Повторяю помедленнее, но он все равно не понимает и говорит:

— Я что, записать это должен?

Фрэд с Луизой все еще беседуют за моей спиной.

— Стэн, ты не мог бы перезвонить через пару минут?

— Я голодный.

— Так съешь что-нибудь.

— Я не знаю, что попросить.

У него такой жалобный голос, наверное, это от голода. Говорю, чтобы попросил omelette frites,[6]заверяя, что уж это-то он найдет где угодно. Стэн несколько раз повторяет французские слова для практики, потом спрашивает: