Почему она такое сотворила, никто не мог объяснить, даже дядя Тед (молчаливый, подавленный, согнувшийся над кухонной раковиной), даже тетя Джоан (заплаканная, но гневная, обнимавшая возле своего кухонного столика девятнадцатилетнюю Люси, которая рыдала ей в плечо). Передоз легко согласовывался с той жизнью, что выбрала для себя Леда, — сквоты, рокеры, разнузданные вечеринки; с убожеством ее последнего романа и жилища; с доступностью наркотиков; с ее безрассудной тягой к острым ощущениям и кайфу. Страйк единственный из всех допытывался, кому было известно, что его мать начала колоться; он один понимал, что баловаться травкой и резко подсесть на героин — это совсем не одно и то же; только у него возникали подозрения и вопросы без ответов. Но кто слушал двадцатилетнего студента?

После суда и оглашения вердикта Страйк просто собрал вещи и забил на все: на недолгую истерию в прессе; на горькое отчаяние тети Джоан по поводу его неоконченной учебы в Оксфорде; на Шарлотту, которая после его исчезновения, дав волю слезам и злости, тут же прыгнула в постель к другому; на сцены и вопли Люси. Только дядя Тед поддержал его намерение пойти в армию, где, как ни странно, пригодились издержки их жизни с матерью: постоянная перемена мест, отсутствие привязанностей, ненасытная жажда новых ощущений.

Но сегодня ему почему-то привиделось душевное родство, связавшее и его мать, и прекрасную, ранимую, неуравновешенную топ-модель, которая разбилась на обледенелой мостовой, и нелепую, никому не нужную бродяжку, лежавшую сейчас в морге. Леда, Лула и Рошель ничем не напоминали таких женщин, как тетя Джоан и Люси; они не оградили себя от жестокости и случайностей, не зацепились за эту жизнь ни ипотекой, ни волонтерством, ни надежными мужьями, ни чистенькими иждивенцами. Их смерть не объявляли «трагической», в отличие от смерти положительных, уравновешенных домохозяек.

До чего же легко рассуждать о склонности человека к саморазрушению, до чего же просто столкнуть его в небытие, а потом отойти в сторонку, пожать плечами и согласиться, что это был неизбежный исход беспорядочной, катастрофической жизни.

Почти все физические следы убийства Лулы давным-давно были стерты, затоптаны или спрятаны под снежным покровом; самой веской уликой, имевшейся в распоряжении Страйка, оставалось зернистое черно-белое изображение двух парней, бегущих от места преступления. Следователи не придали значения этой улике и вскоре отбросили ее вовсе, решив, что в дом проникнуть невозможно, что Лэндри покончила с собой, а камера запечатлела какое-то мелкое уличное хулиганье.

Страйк поднялся со стула. Часы показывали половину одиннадцатого: тот, кому он собирался позвонить, в такое время еще не спал. Включив настольную лампу, Страйк взял телефон и соединился с Германией.

— Огги! — взревел, как из жестяной бочки, голос в трубке. — Как ты там, чертяка?

— У меня к тебе просьба, дружище.

И Страйк попросил, чтобы лейтенант Грэм Хардейкр поделился с ним сведениями об одном военнослужащем инженерных войск: фамилия — Агьемен, имя и звание неизвестны; в первую очередь Страйка интересовали даты его командировок в Афганистан.

Лишившись ноги, Страйк почти не садился за руль. Раньше он пытался управлять «лексусом» Шарлотты, но сегодня, стараясь ничем не выдавать свою ущербность, взял напрокат «хонду-сивик» с автоматической коробкой передач.

До Айвер-Хит было меньше часа езды. На территорию киностудии «Пайнвуд» он проник с помощью убеждений, шантажа и предъявления официальной, хотя и просроченной ксивы; охранника, поначалу непреклонного, сразили слова «Отдел специальных расследований», безапелляционный тон и фотография в удостоверении.

— Вам назначено? — спросил он Страйка, глядя на него сверху вниз из своей будки у шлагбаума с электрическим приводом и прикрывая рукой телефонную трубку.

— Нет.

— Вы по какому вопросу?

— По вопросу мистера Эвана Даффилда, — сказал Страйк и увидел, что охранник нахмурился, отвернулся и забормотал в трубку.

Через минуту с небольшим охранник объяснил, как проехать в нужное здание, и жестом показал Страйку, что путь свободен. Следуя мягким изгибам дороги, связавшей все корпуса киностудии, Страйк в который раз отмечал, как удобно время от времени использовать чужую скандальную славу.

Припарковался он через несколько рядов от представительского «мерседеса», занимавшего площадку с указателем «Продюсер Фредди Бестиги», а затем под взглядом шофера, который наблюдал за ним в зеркало заднего вида, неторопливо выбрался из машины и прошел через стеклянную дверь к ничем не примечательной, стандартной лестнице. По ступенькам навстречу ему сбегал молодой человек — облагороженная копия Болта.

— Где мне найти мистера Бестиги? — спросил его Страйк.

— Третий этаж, первая дверь направо.

Фотографии точно отражали отталкивающую внешность продюсера: бычью шею, рябую кожу. Он сидел за письменным столом, отделенный от офисного помещения стеклянной перегородкой, и хмуро вглядывался в экран монитора. В общем зале кипела работа; за столами трудились привлекательные молодые женщины; на колоннах пестрели киноафиши, рядом с графиками просмотров были приклеены фото домашних любимцев. Сидевшая ближе всех к дверям кабинета прелестная девушка подняла глаза на Страйка и, не снимая гарнитуры с микрофончиком, проворковала:

— Здравствуйте, чем могу вам помочь?

— Я к мистеру Бестиги. Не беспокойтесь, я сам.

Не дав ей опомниться, Страйк прошел в кабинет.

Бестиги поднял голову; маленькие глазки смотрели из складок кожи и черных родинок, испещривших смуглую физиономию.

— Ты кто такой?

Он начал выбираться из кресла, держась толстыми пальцами за край стола.

— Корморан Страйк. Частный детектив. Меня нанял…

— Елена! — Бестиги опрокинул кофейную чашку; кофе растекался по лежавшим на столе документам. — Пошел вон! Кому сказано? Вон отсюда!

— …брат Лулы Лэндри, Джон Бристоу.

— ЕЛЕНА!

Та самая девушка с гарнитурой вбежала в кабинет и, трепеща от ужаса, остановилась возле Страйка.

— Вызови охрану, тупая корова!

Девушку как ветром сдуло. Бестиги, в котором росту было чуть более полутора метров, наконец-то выбрался из-за стола и ничуть не спасовал перед Страйком, как питбуль, защищающий свою территорию от ротвейлера.

Елена оставила дверь открытой; перепуганные сотрудницы застыли, глядя в кабинет.

— Я не одну неделю пытался до вас дозвониться, мистер Бестиги…

— Пеняй на себя. — Бестиги двигался вперед, стиснув зубы и расправив крепкие плечи.

— …чтобы поговорить о событиях той ночи, когда погибла Лула Лэндри.

Вдоль стеклянной перегородки справа от Страйка бежали двое мужчин в белых рубашках и с рациями: оба молодые, напряженные, в прекрасной форме.