Более того, в интересах «дела общественного» король, как и римские императоры, может конфисковать чье-либо имущество, дабы расширить свои владения. На процессе герцога Луи де Ла Тремуйя, у которого Людовик XI конфисковал сеньорию Туар, королевский адвокат в обоснование действий короля говорил: «Король является истинным императором в своем королевстве, и, обладая всеми Достоинствами доброго императора и истинного Августа, он желает расширять свои владения». Довод основан на своеобразном толковании этимологии титула Августа. Август — расширяющий свои владения, а значит имеющий право это делать.

Складывающаяся монархическая доктрина наступала на частное, «свое право» не только как на право имущественное. Она покушалась и на другую его составляющую — право на социальный статус и должность. В этом случае королевские легисты опять же прибегли к римскому публичному праву, извлекши из него норму, согласно которой император может смещать магистратов (imperator potest auferre magistratum).

Такова была в ее наиболее важных чертах политическая доктрина, стремившаяся абсолютизировать власть короля, и ее с полным основанием можно назвать абсолютистской. Кто и насколько разделял абсолютистскую доктрину во французском обществе XIV–XV вв.? В XIV в., пока она еще слабо давала о себе знать в политической жизни, по крайней мере в ее наиболее сильно ущемляющих частное право формах, ее лелеяли, как кажется, преимущественно королевские легисты, вдохновлявшиеся римским правом. Как бы ни был ограничен этот круг, их значение нельзя преуменьшать, поскольку они играли все большую роль в центральной королевской администрации и оказывали немалое влияние и на королевскую политику, и на политическое сознание ее проводников. Характерно, что в литературе этого столетия еще нет резких выпадов против тех или иных норм и понятий данной доктрины, что свидетельствует о том, что широкого распространения они еще не получили и что те или иные несправедливые акции правительства с ними не ассоциировались.

Но в XV в., особенно по окончании Столетней войны, когда монархия начала активно эту доктрину реализовывать, зазвучали яростные обличения. Так, Тома Базен при Людовике XI писал, что Франция «под предлогом необходимости… брошена в пропасть рабства податями и налогами, так что нынче все жители публично объявлены подлежащими взысканию тальи по воле короля… и она взыскивается самым бесчеловечным образом, и никто не осмеливается ни слова сказать, ни голоса возвысить. В глазах прислужников тирании сомнения в этом праве короля страшнее сомнений в истинах веры, и кто так или иначе выскажется против, будет обвинен в оскорблении величества и немедленно наказан». Красноречивое свидетельство того, как теория стала превращаться в практику! Но кого Базен называет «прислужниками тирании»? Несомненно, это королевская администрация, заинтересованная в укреплении и расширении власти своего господина. Но это также, например, и аристократия, чье материальное благополучие стало все более зависеть от королевских пенсий и милостей. Поэтому на штатах 1484 г., когда депутаты третьего сословия потребовали сократить налоги и впредь взимать их с согласия штатов, именно из уст представителей аристократии прозвучала отповедь: «Вы препятствуете подданным платить государю столько, сколько требуют нужды королевства, и мешаете им участвовать в государственном управлении, что противоречит законам всех королевств. Вы желаете предписать монархии воображаемые законы и уничтожить старые».

В конце концов было бы бесплодным делом пытаться более или менее точно определить, в каких социальных слоях абсолютистская доктрина получила поддержку. Все зависело от того, насколько от нее была хорошая защита. А в защиту от нее, помимо традиционных представлений о справедливом государе, привлекались и иные идеи, в том числе и римские, которые противостояли концепции абсолютной власти. К ним относится и идея, согласно которой «что касается всех, всеми должно быть и одобрено» (quod omnes tangit, omnibus comprobetur). В соответствии с ней законы, установления, объявление войны или введение налогов — все подлежит обсуждению и одобрению подданных. И как говорил на одном из заседаний Парижского парламента теолог Гийом Эрар, «кто желает издать закон или постановление, тот должен созвать тех, кого это затрагивает».

А в противовес королевскому суверенитету выдвигалась идея народного суверенитета. Один из делегатов на штатах 1484 г. говорил: «Короли изначально избирались суверенным народом… Каждый народ избирал короля для своей пользы, и короли, таким образом, существуют не для того, чтобы извлекать доходы из народа и обогащаться за его счет, а для того, чтобы, забыв о собственных интересах, обогащать народ и вести его от хорошего к лучшему. Если же они поступают иначе, то, значит, они тираны и дурные пастыри».

Однако в общественном сознании суверенитет государя явно брал верх над суверенитетом народа. Монархия все больше входила во вкус нового политического обличья, приобретенного ею в XIV–XV вв. Насколько подданные прониклись истинностью этого нового лика короля? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно бросить беглый взгляд на историю Старого порядка, дабы понять, что он никогда так и не стал им близким настолько, насколько был близок лик короля как человека морального. И казнь Людовика XVI стала в конце концов казнью именно «человека политического».

Вторая половина XV в. в истории Франции представляет собой очень важный этап развития, на котором после успешного окончания Столетней войны было в основном завершено политическое объединение страны и положено начало абсолютизму. Наибольшее препятствие политической консолидации государства составляла крупная феодальная знать, основная тяжесть борьбы с которой пришлась на правление короля Людовика XI (1461–1483). Перед ним стояла задача покончить с могуществом своих наиболее сильных вассалов, и, как хорошо известно, он успешно справился с ней благодаря поддержке городов, широких слоев дворянства и благодаря далеко незаурядным личным качествам проницательного и осторожного политика.

При Людовике XI и во многом его усилиями было разгромлено «государство» бургундских герцогов, значительная часть которого после гибели Карла Смелого (1477 г.) была включена в состав королевского домена. Позднее к домену были присоединены обширные владения анжуйских герцогов, и в первую очередь Прованс. Схожая судьба постигла владения южнофранцузского рода Арманьяков, а также Люксембургов, Немуров и других видных феодальных фамилий. При преемниках Людовика XI в домен вошла и Бретань, герцоги которой традиционно держали себя особенно независимо от французской короны как «добровольные вассалы» короля и всегда поддерживали оппозиционные монархии силы.

Говоря о противодействии централизаторской политике монархии со стороны феодальной аристократии, следует иметь в виду, что сила этого противодействия определялась не только тем, что аристократия располагала обширными земельными владениями и, соответственно, значительными материальными ресурсами. Сила черпалась также в сознании своих прав, нарушавшихся укреплявшейся монархией, и именно это сознание консолидировало аристократию и часть дворянства в их явной или скрытой борьбе с проабсолютистскими устремлениями королевской власти. Чрезвычайно развитое феодальное право и глубоко укоренившееся правосознание с четко оформившимся частным правом в противовес публичному, королевскому, составляли одну из характерных черт французского и вообще западноевропейского феодализма, предопределившими в свою очередь и специфику становления абсолютизма. Ведь логика процесса становления абсолютизма сводилась к постепенной ликвидации частного права и частной власти, сосредотачивавшихся в руках монархии. Ввиду развитости и распыленности частного права, персональными носителями которого были знать и дворянство, а коллективными — города, общины, провинции, этот процесс протекал в очень сложных условиях и при «Старом порядке» так и не достиг своего логического завершения. Абсолютная монархия во Франции никогда не была абсолютной.