Если ограничиться теми элементами феодального частного права, вопрос о которых наиболее остро стоял в политической жизни Франции во второй половине XV в., то в первую очередь следует остановиться на классической норме феодального права, согласно которой король, как и любой другой феодальный сеньор, должен осуществлять управление посредством совета своих прямых вассалов, которые обязаны ему «советом и помощью». Высшая знать, таким образом, по праву могла заседать в королевском совете и представляла собой прирожденных советников короля. На этом основании она претендовала на соучастие в государственном управлении. В свою очередь, обязанность оказания «помощи» королю предполагала ограниченность его прав на ее получение. Помощь он мог получить лишь с согласия своих вассалов в строго определенных случаях. В остальное же время он обязан обходиться доходами со своего домена, как всякий феодальный сеньор. Эти феодально-правовые нормы, кстати сказать, лежат в основе возникновения и функционирования сословного представительства, которое от лица всей совокупности вассалов короля имело право вотировать налоги (оказывать «помощь») и выступать в качестве совещательного органа власти.

Одним из проявлений развития феодального права в период складывания феодализма как социально-политической системы в IX–X вв. была аппроприация публичных, государственных должностей, становившихся, как, например, должность графа, пожизненными и наследственными. По мере усиления королевской власти и развития так называемой сословно-представительной монархии, чему сопутствовало создание новой королевской администрации, эта тенденция частноправового характера сохранялась и дала знать о себе в установлении обычая несменяемости государственных (коронных) должностных лиц, кроме как по постановлению суда за должностные преступления. Это, в свою очередь, послужило основанием для распространения практики продажи должностей, особенно в финансовом и судебном аппарате. К середине XV в. пожизненное занятие государственных должностей стало в полном смысле правом частных лиц, весьма ущемлявшим полномочия королевской власти, не имевшей возможности лишь по своему усмотрению ставить на службу угодных ей людей.

Сознание неотъемлемости именно этих и ряда других своих прав сплачивало знать и широкие круги дворянства в стремлении защитить их перед угрозой со стороны королевской власти, которая не могла с этим не считаться.[16] Монархия была вынуждена действовать в рамках существующего правопорядка, который был отнюдь не абстрактной юридической доктриной, а плотью от плоти социально-политического устройства. Поэтому вооруженная драматическая борьба Людовика XI со своими всесильными вассалами, осложнявшаяся для него вмешательством внешних антифранцузских сил, представляла лишь первый, наиболее яркий и впечатляющий план картины французской политической жизни того времени. Но если рассматривать ее под углом зрения становления абсолютизма, то на ней четко различается и второй, не менее важный план, составляемый относительно мирными, дипломатическими усилиями короля, направленными на умаление политического веса аристократии и укрепление своей личной власти. И здесь ему приходилось постоянно лавировать между подводными камнями закона и использовать по возможности средства, более или менее согласовывавшиеся с существовавшими правовыми нормами. И даже когда он прибегал к вооруженному насилию, его применение он обставлял законным образом.

Невозможность действовать, пренебрегая укоренившимися правовыми нормами, стала понятной Людовику XI в самом начале его правления. Вступив на престол, он слишком круто взял власть в свои руки и сместил многих должностных лиц из числа сподвижников своего отца, Карла VII. Это привело к созданию мощной антикоролевской лиги Общественного блага, выступление которой чуть не стоило ему короны. Чтобы ликвидировать опасность, ему пришлось восстановить смещенных лиц в их должностях, щедрой рукой раздать пенсии и земли, а также издать в 1467 г. ордонанс, который законодательно закрепил обычай несменяемости государственных должностных лиц.

Политические прерогативы аристократии, среди которой во Франции особо выделялись принцы крови — родственники правящей королевской династии, были достаточно широко признанными и глубоко укоренившимися в социальном сознании. Об этом свидетельствует, например, политическая борьба, развернувшаяся на Турских Генеральных штатах 1484 г. Штаты были созваны под нажимом принцев крови, которые надеялись с их помощью захватить власть при несовершеннолетнем сыне Людовика XI — Карле VIII, передав регентство первому принцу крови Людовику Орлеанскому и составив свой королевский совет. Для этого нужно было лишить регентских полномочий старшую сестру малолетнего короля Анну Боже, которая была ими облечена покойным Людовиком XI накануне его смерти. Здесь прежде всего важно отметить, что принцы поставили под сомнение волю покойного короля, который в обход их прав сделал регентшей свою дочь Анну. Именно поэтому, когда на штатах был поднят вопрос о составе королевского регентского совета, сторонники принцев заявили, что его должны решать принцы крови «как законные опекуны, которым закон передал управление королевством и которые в силу права не обязаны испрашивать согласия штатов», и что если штатам предоставлена возможность его разрешения, то «лишь по благоволению принцев». И с этим мнением согласились многие депутаты.

В противовес этому мнению на штатах была выдвинута концепция народного суверенитета, позаимствованная из арсенала старых социально-политических идей, имевших довольно широкое хождение в средневековой Западной Европе. В речи депутата от Бургундии Филиппа По, сеньора де Ла Роша, была высказана мысль, что изначально сувереном и высшим носителем власти является народ и что «государство — это дело народное». Народ избрал королей и вручил им власть, которой они пользуются по его уполномочению. Поэтому все, что касается государственного управления, в том числе и составление королевского совета, «не имеет силы, пока не санкционировано штатами», представляющими народ. Хорошо известно, что Филипп По был сторонником регентши Анны Боже, и его речь преследовала вполне определенную цель — убедить депутатов в том, что полномочия штатов более значительны, чем полномочия принцев, и тем самым подтолкнуть их к принятию решения относительно состава королевского совета. Анна надеялась, благодаря уступке штатам в налоговом вопросе, добиться от них составления угодного ей совета, при котором она сохранила бы власть в своих руках. Характерно, однако, что она прямо не отвергла права принцев, настолько они были неоспоримы, а пошла окольным путем, прибегнув к концепции народного суверенитета, идеи которой сама она вряд ли могла разделять.

Говоря о политике Людовика XI, следует иметь в виду, что главным средством укрепления власти у него было привлечение на свою сторону влиятельных представителей знати и полезных ему людей из окружения противников. Отличавшийся «великой щедростью», он, по словам Филиппа де Коммина, был «весьма настойчивым, когда ему нужно было привлечь на свою сторону полезных или опасных для него людей». Раздачей доходных государственных должностей, сеньорий, пенсий и денежных даров он подрывал силы оппозиции вернее, чем с помощью оружия, к которому прибегал лишь в крайних случаях, хотя и содержал очень большую армию. С той же целью он учредил в 1469 г. рыцарский орден Святого Михаила. Не придававший никакого значения рыцарским традициям и установлениям, король, однако, понимал, имея перед собой пример знаменитого бургундского ордена Золотого руна, что с его помощью можно успешно играть на тщеславии многих сеньоров.