— Что ж, церкви полезны оба варианта, — а какой более выгоден самому Пирру, это нужно еще поразмыслить, — и оба они предусматривают ваше крещение. Еще вчера вы отзывались о перспективах принятия истины Христовой весьма скептически. Ночью что-то произошло?

Друиды переглянулись.

— Да, — сказал кряжистый. — Мы получили письмо. Позволь не говорить, от кого. Но его содержание привело нас к мысли, что между нашей верой и твоей не так много различий, как кажется на первый взгляд.

— Благословенное послание, — улыбнулся Пирр. — Я прекрасно знаю силу написанного слова. Иначе я бы не был священником.

Друид пожал плечами. Писаное, выученное… Какая разница? Прошлым вечером случилось долгожданное — они получили весточку от местных друидов. Из места, именуемого Аннон. Там, в глубине болот, жила прежняя вера. Не та, которая противостояла святому Патрику и по большей части сдалась без боя. Не та, которую четвертью века ранее отвергли бритты ради ненавистного Риму христианства.

В Анноне исповедовали осколки древней веры. Огамические штрихи взбухали кровью и ненавистью. Они несли имена немногих старых богов, еще не переменивших веру. Как их оказалось мало! Они призывали к войне и заклинали о помощи.

Но главное — как же они были убоги! Грубые, крестьянские слова, смешанные с забытыми в Ирландии выражениями старых песен. Кровь и тьма, голос ночи.

А днем, в старинном заведении — заезжем доме, их ждал не фанатичный жрец, но такой же вития и философ, как и сами друиды. Привычные образы старой и новой веры словно поменялись местами.

Стало ясно — последним друидам Эрина с Анноном не по пути. Что говорить — из болот поклонники Неметоны ушли. Слишком уж она, по местным меркам, добренькая!

Прежде было не по пути и с ирландской церковью, слишком уж к староверам заносчивой. Но, оказывается, есть и другие христиане. С которыми можно и договориться.

А еще есть крещеные боги. Или, точней, крещеные сиды. Бран и Артур, Бригитта и Бранвен. И Манавидан. А теперь и Немайн. И это значит, что от старой веры не придется даже отрекаться.

Оставалось выяснить подробности. А вот с подробностями вышло интересно. Лорн ап Данхэм, доселе разговаривавший о методах укрепления стали, вдруг заявил:

— Дионисий, конечно, человек хороший. Но подчиняться Риму… Нехорошо.

— Из-за Кентербери? — Пирр немедленно ухватился за рассуждение. Ему хотелось заполучить хоть одну епархию, верную Константинопольскому патриарху. Себе. Одно дело — патриарх в изгнании. Другое — сохранивший часть диоцеза. Глядишь, и разговор в Карфагене по-иному пойдет.

— Не только. Есть и старые истории. Не про епископов и пап, про императоров. Нас ведь римляне уже предавали. Как Рим спасать, так британские легионы в первые ряды! Как Британию, так заботьтесь о себе сами! И уж Немайн это знает получше других.

— Почему? — поинтересовался кряжистый.

— А потому, что она ездила в Рим. Просить о помощи против саксов. К императору… Забыл.

— К Гонорию, — улыбнулся Пирр. Эту легенду он был намерен холить и лелеять. И поправить пересказ. Ровно настолько, насколько нужно. — По записям, британское посольство получило отказ именно от этого западного августа.

— Выходит, ты эту историю лучше меня знаешь, — огорчился Лорн, — а я думал, нашлись новые уши на старую байку.

— Мы не слышали, — объявил друид, — нас Рим интересовал мало. Так что рассказывай.

— А я, с твоего позволения, дополню, — вставил Пирр. — Записи в архивах скудны и неполны. Но, может, что новенькое и вставлю. Хотя бы как кого звали.

И Лорн начал рассказ. Как водится — с начала. То есть с того невеселого дня, в который светлая Дон, королева Гвинеда, овдовела. А вокруг королевства — варвары злые да соседи жадные. Ну, чем соседство с Кунедой закончилось, все знают. Решила Дон, что лучше и достойней перед императорской короной склониться, чем стать чьей-нибудь добычей. Гвинед же владение богатое, для императора — вассал завидный.

Чтобы защиты просить, нужно посольство посылать. А что может быть почетней, чем свою кровинку послать? Опять же, какой союз без заложников?

Вздохнула Дон, призвала старшего сына, Гвина. «Так и так, — говорит, — езжай в Рим за подмогой. Скажи — поля в Гвинеде жирные, стада тучные, да ирладцы-нехристи на западе волками глядят…»

Один из друидов икнул.

— Она про ольстерцев, — уточнил Лорн, — потому как именно ольстерцы тогда в набеги на Гвинед ходили.

Дождался извиняющих кивков, продолжил.

Не по сердцу Гвину было отправляться на чужбину да оставаться там в заложниках. Но делать нечего, кликнул своих моряков, сел в колесницу и так погнал, что пыль над дорогами острова Придайн поднялась втрое выше башен Кер-Легиона!

Долго ли он ехал, коротко ли, да встретилась ему на дороге старуха-нищенка, что денежку просила на пропитание. Бросил ей Гвин горсть золотых солидов, ибо привык к морской добыче и деньги считать не умел.

«Богат, — подумала старуха, — ох богат. Пусть он сид — рискнуть стоит, мои детки тоже не из простых. Как раз по моему старшенькому работенка».

И встретил Гвина на дороге ее старший сын, богатырь-разбойник, да трижды девять лесных молодцов. Схватились дружины на копьях и мечах и бились три дня. И все дружинники Гвина были изранены, и все разбойники равно. Только сам Гвин оставался без царапины, но в последней схватке разбойник ему руку копьем рассек. Сам же вовсе кровью истекал.

«Ты храбрый воин, — сказал тут ему Гвин. — Ступай ко мне в дружину вместе со своими молодцами и тоже не будешь считать золота!»

Разбойник согласился. Так окончился этот бой. Но Гвин был ранен, и вся его дружина, подросшая, тоже. Вернулся он к матери, повинился, что не доехал, и стал рану залечивать. И очень был доволен, как все вышло. Уж очень он в Рим ехать не хотел.

Тогда позвала светлая Дон среднего сына, Гвидиона. «Старшенький не справился, — сказала ему. — Придется ехать в Рим тебе!»

Собрал тот придворных, гуляк да охотников. Прыгнул в седло — и только пыль столбом, повыше, чем башни Кер-Легиона, раза так в два.

Долго ли он ехал, коротко ли, да встретилась ему на дороге та же старуха, что и старшему брату. Ну, он в кошель да сыпанул серебром, как привык по трактирам, отличая бардов.

«Этот победней, — подумала старуха. — Ну да не беда. Вон со старшеньким моим худа не вышло. Рискнем и теперь».

И вышел на дорогу второй сын, сида встречать, и было с ним дважды девять лесных молодцов. Разбойники за самострелы да дубинки, охотники — за луки да плети. Два дня бились, все в синяках, руки и ноги поломаны-прострелены. Тут — куница. Гвидион не выдержал, выстрелил в глаз. Глядь, а в другом глазу разбойничья стрела торчит.

«Славный выстрел, — говорит Гвидион. — Не хочу с таким молодцом драться. А хочу такого стрелка пивом угостить».