class="p1">— Убрать бы, ни к чему теперь.

Рядом словно сполох возникла племянница.

— Цветы будут, — твердо сказала она. — И память будет светлой. Он пожертвовал собой, чтобы спасти множество людей, нам следует ценить и уважать его выбор. Господь призывает всех, но не всем удается уйти к нему так достойно.

И взрослый печатный не усомнился в словах ребенка, настолько уверенно и со знанием дела это было сказано.

Номори понял, что не нужен здесь — благодать снизошла на этот дом, господь не оставил детей своих в горести и печали. Даже обидно как-то. Почему он сам не чувствует готовности принимать будущее так спокойно и бестрепетно? Возможно, потому, что знает немного больше? Захотелось немедленно разделить с счастливчиками это бремя (или попросить избавить от него), но Номори сдержался — недостойно старейшины перекладывать проблемы на простых общинников. Лучше сосредоточиться на практической стороне, например, проследить, чтобы смотрители не пытались выгнать семейство из казенного жилья хотя бы до окончания траура. В конце концов, новым работникам приехать попросту неоткуда.

Он присоединился к квартальному старшине, обсуждающему с молодым стражником проблему пайков и очередности. Вдруг и в самом деле придется тризну справлять! Номори подозревал, что у общества через три дня найдутся проблемы поважнее, но не хотел, чтобы одна беда стала причиной другой. Пусть все идет по правилам…

Суета улеглась, люди вспомнили свои роли (как-никак, редкий месяц без похорон), и некая необычность начала резать Номори глаз. Он мог поклясться, что любящая племянница вовсе не огорчена смертью дядюшки, да и ее спутник не выглядел шокированным (а ведь для него все происходящее на шахтах — внове). Нет, девочка вела себя безупречно — с сердечным участием к людям и смирением перед обстоятельствами, но душевной боли старейшина в ней не чувствовал. Чужак же вообще с трудом вспоминал, как именно следует реагировать на происходящее. Он ждал чего-то, так напряженно и отчаянно, что Номори захотелось оглянуться.

Стремление постигать суть мироздания — в крови отмеченных светом. Иногда доходит до смешного… Номори понял, что не сможет есть и спать, если не узнает причину замеченной странности. Может, дети поссорились с покойным? Нет, тогда хотя бы один ощущал чувство вины. Такую пугающую решимость Номори встречал только у опытных пастырей, способных идти к цели, невзирая на обстоятельства. Но где дети и где — Храм, и что в таком случае — цель? И ведь не подойдешь, не спросишь!

Помаявшись между велением натуры и предчувствием неприятностей, Номори решил зайти издалека. Старейшина подошел к вдове, принес соболезнования и уверил в поддержке общины, выслушал традиционные благодарности и мягко попенял мальчику:

— Со вчерашнего дня ваше владение са-ориотским серьезно улучшилось, не иначе, свежий горный воздух вам помог. Возможно, вы найдете минутку, чтобы ответить на те вопросы, что мы пытались вам задать?

Маленький волшебник посмотрел на Номори взглядом, начисто лишенным детской невинности, тем паче — почтения к старшим.

— А зачем, — нагло поинтересовался чужеземный шпаненок, — понапрасну волновать таких уважаемых людей? Меньше знаешь — крепче спишь!

Номори не сразу нашелся, что на это ответить.

Вдова бледно улыбнулась:

— Глубокоуважаемому Тай’Келли очень сложно что-то объяснить. Почему бы не забыть о строгих правилах сейчас, — она всхлипнула. — Когда на нас столько навалилось!

И Номори, скрепя сердце, вынужден был признать, что в отношении старшего пастыря блаженное неведение — лучшая стратегия. В запутанных требованиях традиции и Уложения Тай’Келли ориентировался с трудом, а потому постоянно всего опасался. Однако оставлять лукавство без порицания нельзя!

— Только из уважения к вам, ма Тимар! Но мальчик должен понимать, что поступает скверно, очень нехорошо. Ибо сказано: добрым соседям нечего скрывать друг от друга! — нравоучительно произнес старейшина и осекся. Какое такое доверие и понимание? Какие добрососедские отношения, когда в амбарах овса — на неделю, а осветительного масла — на четыре дня? Будь на месте градоправителя кто-то более решительный, чем Ана’Тулле, горожане уже сейчас дрались бы за призрачную возможность оказаться в числе избранных. Но светлорожденный не пожелал делать выбор, либо — не видел в нем особого смысла. На фоне упорного молчания Храма ложь мальчика выглядела невинной шалостью.

Что же это получается, чужой ребенок все это тоже понимал? И отводил им глаза, как младенцам, не желающим ложиться спать без погремушки?

Номори поднял на мальчика растерянный взгляд и натолкнулся на спокойную, удовлетворенную улыбку, которой не место было на детском лице. Юный маг улыбался, а люди замолкали, и внезапная тишина охватывала Кунг-Харн как пожар. Впервые за долгие годы Номори понял, что ему не интересно знать, в чем причина этого явления.

Старейшина светлой общины сложил пальцы в молитвенном знаке и плотно зажмурил глаза.

Ветры пели над Кунг-Харном, небеса и горы вели неспешный рассказ на языке, доступном только прорицателям. Лучиано напряженно вслушивался в их шепот, а вот у Саиль торжественно внимать стихиям не получалось.

— Какой позор! — вздыхала она. — Даже пресных лепешек для гостей напечь не из чего. Никогда в нашем доме такого не было.

— С чего тут создавать запасы? — пожимал плечами провидец. — Тут пайки взрослому — в обрез, и другой еды достать неоткуда.

— А купить? — наивно удивилась Саиль.

— У кого? — усмехнулся Лучиано. — Ваш император нарочно велел перебить весь скот, а сады — вырубить.

— Мастера говорили про овец, — припомнила девочка.

— Угу. Вот только как за ними ухаживать, никто не знает.

Саиль оглядела собравшийся в тетином дворе народ, прозревая новые смыслы.

— Будет голод?

— Будет бунт. Если бы не твой дядя, он начался бы уже сегодня. Помнишь, я говорил тебе про историю? Так вот, она все еще не завершена.

— А потом градоправитель привезет зерно с севера? — с надеждой уточнила Саиль.

— Он не найдет туда дороги, — покачал головой Лучиано. — И проводников тоже не найдет — уцелевшие горцы ушли из Ожерелья.

— Что же получается, — похолодела Саиль. — Мы в ловушке?

— В этом весь смысл, — спокойно подтвердил провидец. — Для нас нет другого спасения, кроме как восстановления пути по этому перевалу, прямо сейчас. И для Кунг-Харна — тоже.

— Мимо Серой Смерти…

— Да. И тогда никто не умрет.

Саиль, нехотя, признала, что это — честный обмен: спастись вместе со всеми, либо со всеми же и обратиться в прах. Она не будет роптать. Лучиано, как и полагается провидцу, обозначил пределы грядущего, и теперь следовало дождаться, когда оно появятся из небытия. Осталось уговорить тетю соблюдать спокойствие, удержать всех от необдуманных поступков. Саиль справится: нашепчет им в уши, напоет колыбельную — она знает, что сможет! — и пусть благословенный покой окутает их сердца. Вот только надо ли