марристскую теорию для увязывания археологического материала с этногенетическими схемами. Поэтому разоблачение Марра, без преувеличения, вызвало в археологических кругах настоящую панику. Особенно сильны позиции марризма были в Ленинградском отделении Института истории материальной культуры (ЛОИИМК)[1394].

В Москве 5 июля в Институте истории материальной культуры было проведено открытое партийное собрание, на котором директор А. Д. Удальцов выступил с докладом «Труды И. В. Сталина по вопросам марксизма в языкознании и задачи советской археологии». На собрании была принята резолюция, призывавшая перестроить работу института в свете новых условий[1395]. Спустя примерно два года Удальцов мог удовлетворенно заявить: «…московский коллектив ИИМК’а проделал за первый год, протекший после выхода в свет работ товарища Сталина, в целях перестройки своей деятельности на новых началах значительную работу»[1396].

Иная ситуация сложилась в Ленинградском отделении. После фиаско Равдоникаса с 1949 г. отделение возглавлял А. П. Окладников, ставший в 1950 г. лауреатом Сталинской премии за находку неандертальца в пещере Тешик-Таш. В начале 1949 г. Окладников выпустил брошюру, в которой превозносил учение Марра[1397]. Именно Ленинград считался настоящим бастионом марризма, а местные археологи — последовательными марристами.

Специальное заседание в Ленинграде провели только 22–23 ноября 1950 г. За марризм отделение даже успели раскритиковать в газете «Ленинградская правда» и в «Вестнике АН СССР»[1398]. А. П. Окладников выступил с докладом «Работы товарища Сталина по вопросам марксизма и языкознании». Вместо исключительно всеохватывающей критики Марра и необходимой самокритики прозвучали заявления, в которых подчеркивались заслуги павшего кумира. Против этого выступила московская группа в составе Б. А. Рыбакова, А. Л. Монгайта и Г. Б. Федорова. Их поддержал киевский археолог М. К. Каргер[1399].

Ситуация подействовала на ленинградских археологов чрезвычайно сильно. Удальцов на заседании Ученого совета ИИМК 19 июня 1952 г. вспоминал: «Когда мы приезжали в Ленинград в первое время, то видели растерянных людей и впавших в какую-то апатию»[1400]. Следует присоединиться к мнению С. С. Алымова о том, что разгромом марризма московские археологи воспользовались для окончательного закрепления своего главенства над ленинградскими[1401].

28-30 декабря 1950 г. прошло заседание Ученого совета, на котором были закреплены итоги разгрома марризма и зафиксировано «грехопадение» ленинградских археологов[1402]. Ошибки были обнаружены в трудах М. И. Артамонова, Б. Б. Пиотровского, П. Н. Третьякова, С. П. Толстова, А. Д. Удальцова, А. П. Окладникова, Т. С. Пасек, С. В. Киселева и А. Н. Бернштама[1403]. Были намечены направления исследований: «Нужно тщательно исследовать по археологическим данным область древних руссов… Необходимо продолжить борьбу с пережитками норманнской теории. Нужно обратить особое внимание на область курско-орловского и полтавско-киевского диалектов, изучив их древнейшую историю. Необходимо изучение топонимики. Важнейшей темой должно быть изучение образования Киевского государства и его дальнейшей истории, а также истории русской культуры. Археологи должны быть тесно связаны в своей работе как с лингвистами, так и с этнографами»[1404].

Поскольку уже имеются работы, посвященные последствиям разгрома марризма в археологии[1405] и последующим теоретико-методологическим исканиям археологов и этнологов, то есть смысл остановиться на сюжетах, почти не затронутых исследователями. Попробуем продемонстрировать влияние языковедческой дискуссии на двух примерах. Во-первых, концепции Б. А. Рыбакова о формировании древнерусской народности. Во-вторых, истории Крыма.

2. В поисках курско-орловского диалекта древнерусской народности

Выше указывалось, что фраза Сталина о курско-орловском и полтавско-киевском диалектах, ставших якобы основой русского и украинского языков, поставила перед языковедами и археологами непростую задачу обосновать на конкретном материале это положение. В условиях сталинской системы автор наиболее «изящного» и «фундаментального» доказательства мог смело претендовать на лидерскую позицию в советской археологии.

После антикосмополитической кампании, разгрома марризма и подавления ленинградского «сепаратизма» в археологии сложилась следующая конфигурация. В. И. Равдоникас и А. В. Арциховский были дискредитированы в ходе борьбы с «объективизмом». Разгром марризма поставил под сомнение статус и амбиции А. П. Окладникова и А. Д. Удальцова. Последнего даже сняли с должности главного редактора «Вопросов истории». Антимарровская кампания больно ударила и по П. П. Ефименко, вынужденному перерабатывать свою монографию «Первобытное общество», полную марристских положений[1406]. Серьезно пошатнулись позиции ленинградца М. А. Артамонова[1407].

Антимарровская кампания задела и С. В. Киселева, который, по мнению А. А. Формозова, «определял политику в археологии в 1945–1955 годах»[1408]. Данное утверждение представляется преувеличенным, так как до полноценного лидерства Киселеву недоставало академического звания. Кроме того, как говорилось, волны разгрома марризма задели и его, поэтому безупречной его научную продукцию, с точки зрения идеологии текущего момента, назвать было нельзя. То же можно сказать и о П. Н. Третьякове, который увлекся партийной и административной карьерой, хотя и получил в 1950 г. пост главного редактора «Вопросов истории». Другой «тяжеловес», С. П. Толстов, возглавив Институт этнографии, все больше склонялся к этнографическим исследованиям, являясь официально главным (после Сталина, конечно) в этом направлении.

Таким образом, из звезд первой величины оставался относительно молодой Б. А. Рыбаков. После войны археолог «был в расцвете своего таланта… Молодой еще, энергичный и обаятельный, он был общим любимцем»[1409]. Для лидерства у него было все. В первую очередь Сталинская премия, присужденная за классическую работу «Ремесло Древней Руси». Рыбакова поддерживал Б. Д. Греков. Недоставало только одного: академического звания и крупного руководящего поста. В сложившихся условиях именно Рыбаков наиболее активно начал разрабатывать схему генезиса древнерусской народности с учетом итогов языковедческой дискуссии.

Проблема древнерусской народности, ставшей колыбелью русских, украинцев и белорусов, традиционно вызывала острый интерес в среде советских историков[1410]. Но именно языковедческая дискуссия сыграла определяющую роль в интенсификации исследований в этом направлении[1411]. По мнению украинской исследовательницы Н. Н. Юсовой, фоном для изучения древнерусской народности оказался надвигающийся юбилей «воссоединения» Украины с Россией. Поэтому легитимация термина «древнерусская народность» приобретало мощное политическое звучание[1412]. Некоторые сотрудники Института истории, в частности Л. В. Черепнин и А. Н. Насонов, принимали участие в Междисциплинарном совещании «Методология этногенетических исследований в свете сталинского учения о языке»[1413].

Первоначально инициативу хотел захватить ленинградский историк В. В. Мавродин. Причем, именно он впервые применил термин «народность»[1414]. Его статья, посвященная этническому развитию русского народа, появилась еще до языковедческой дискуссии и являлась частью дискуссии о периодизации русской истории[1415]. Новая дискуссия также могла укрепить пошатнувшееся после идеологических кампаний конца 40-х гг. положение историка, когда он вынужден был покинуть пост декана исторического факультета ЛГУ. Мавродин подготовил доклад, который первоначально был представлен 11 ноября 1950 г. на заседании кафедры истории СССР исторического факультета ЛГУ. 1–2 февраля 1951 г.