советском обществе. Баллов в утверждении нового учения добавляли и агрессивные призывы ее адептов к уничтожению «буржуазной» науки. Если в среде лингвистов построения Марра часто вызывали серьезные возражения и даже скепсис[1369], хотя и привлекали многих молодых исследователей, то археологи, философы, фольклористы видели в нем эффективный инструмент решения ключевых научных проблем[1370]. С конца 1920-х гг. учение Марра стало не только поощряться, но и навязываться репрессивными методами.

Основными положениями довольно расплывчатой теории можно назвать следующие. Во-первых, все языки возникли независимо друг от друга, но развиваются по единым законам путем смешения и скрещивания. Во-вторых, отрицалась роль миграций в этнокультурном развитии. В-третьих, постулировалась классовая (а не этническая) сущность языка, который рассматривался как надстроечное явление, меняющееся при революционном изменении базиса. В-четвертых, языковое развитие идет не в направлении выделения новых языков, а, наоборот, к формированию единого. Это позволяло предположить, что в недалеком будущем появится новый мировой язык. Естественно, это будет язык коммунистического общества[1371].

Особенностью учения Марра было то, что, из-за расплывчатости, его можно было использовать в различных идеологических контекстах. В 1920-е гг. оно было востребовано из-за своего интернационализма, революционного пафоса и материализма. Из него делались далеко идущие антиколониальные выводы. В 1930-е гг. гипертрофированный автохтономизм уже служил обоснованием идеологии «построения социализма в отдельно взятой стране». Кроме того, учение Марра расценивалось как противовес миграционной индоевропейской теории, положенной нацистами в основу своей экспансионистской геополитической модели. Особенно важным было то, что при помощи яфетической теории можно было доказать автохтонность славян в Европе, что разрушало нацистские построения об их пришлости и недоразвитости[1372].

Накануне Второй мировой войны этногенетические исследования приобрели у советских историков и лингвистов особый размах. По обоснованному мнению М. Ю. Досталь, это было связано с рядом причин. Во-первых, с перестройкой всей советской исторической науки с середины 1930-х гг. и необходимостью формирования новой концепции исторического пути народов СССР. Во-вторых, как ответ на этногенетические теории германских историков (школа Г. Коссинны), отводивших славянам ничтожную роль в мировом историческом процессе[1373].

Советские историки, особенно в годы войны, доказывали исконность славянского населения в Европе, утверждалось о его высоком уровне развития. Популярностью пользовалась идея о происхождении славян от скифов в результате непрерывного автохтонного развития и перехода на новую этноязыковую стадию. В годы войны и в особенности послевоенное время советские историки активно «ославянивали» древние народы и археологические культуры Европы, стремясь доказать особую роль славян в истории[1374]. Впрочем, уже в это время многие специалисты ставили под сомнение некоторые постулаты марризма. В частности, А. Д. Удальцов критиковал огульное отрицание роли миграций в истории[1375]. По наблюдениям В. А. Шнирельмана, в этногенетических исследованиях методология играла вторичную роль, подчиняясь идеологии советского патриотизма. Историки часто комбинировали идеи марризма и миграционные концепций[1376].

Таким образом, видно, что марризм являлся чрезвычайно действенным инструментом в идеологическом обосновании особой миссии славянства и народов СССР в истории. Его теоретико-методологические основы позволяли перекроить ментальную историческую карту Европы, идеологически застолбив ее пространства для советской (коммунистической) экспансии и подогнать прошлое под идеологию советского патриотизма.

Тем сложнее объяснить причину разгрома марризма в 1950-м году. До сих пор исчерпывающего ответа на этот вопрос, как кажется, не появилось. Исследователи сходятся в том, что марризм, с его интернационализмом, национальным нигилизмом и классовостью, уже не отвечал новой советской патриотической идеологии[1377]. Важнее, как представляется, что в марровской теории слишком акцентировалась классовая сущность языка. Подчеркивалось, что язык различных социальных классов кардинально различается. В послевоенное время наметился курс на построение «общенародного» государства, лозунги классовой борьбы во внутренней политике звучали все глуше. На первый план выдвигались идеи, способные консолидировать советских граждан: «В системе официальной пропаганды язык постепенно превращался из средства борьбы за мировую революцию, торжество социализма и коммунизма в одну из важнейших составляющих понятия “нация”»[1378].

Возможно, определенную роль играли и внешнеполитические факторы. Победа коммунистической партии в Китае превратило эту страну в важнейшего союзника СССР. В марровской теории китайский язык представлял собой низшую стадию развития. Существуют свидетельства, что китайские студенты, приезжавшие в Советский Союз для получения образования, отказывались из-за этого изучать советское (марровское) языковедение[1379].

Все же необходимо подчеркнуть, что марризм, в силу его концептуальной эластичности, вполне мог соответствовать и новым идеологическим запросам. Историки приспособились корректировать наиболее одиозные стороны этого учения. Таким образом, марризм менялся эволюционным путем, поэтому шумный разгром этой теории нельзя объяснить только объективными причинами.

В ряду причин обязательно называется и субъективный фактор в лице Сталина. Вождь любил периодически подтверждать свой статус главного теоретика. Поэтому во многом появление статей Сталина против марризма носило спонтанный характер и обуславливалось его личными амбициями[1380].

Дискуссия началась со статьи грузинского лингвиста А. Чикобавы, опубликованной 9 мая 1950 г. в «Правде». В ней критиковались основные положения марристского учения. Газета объявила открытую дискуссию. Большинство приславших свои статьи высказались в поддержку марризма. Программную статью опубликовал последовательный маррист академик И. И. Мещанинов. По наблюдению Б. С. Илизарова, и марристы, и их противники были уверены в поддержке Сталина[1381].

20 июня 1950 г., совершенно неожиданно для участников разгоревшейся дискуссии, «Правда» опубликовала статью Сталина «Относительно марксизма в языкознании». Лингвист С. Б. Бернштейн записал в своем дневнике: «Публикация статьи Сталина была полной неожиданностью не только для нас, но и для руководящих работников высших партийных инстанций. Многие марристы находятся в состоянии шока»[1382].

Основные идеи публикации были следующими. Во-первых, отрицалось положение о том, что язык является надстройкой над базисом, и, следовательно, должен радикально трансформироваться с изменением социально-экономического строя. Во-вторых, из первого положения вытекало следующее: если язык не часть надстройки, значит язык нельзя считать классовым явлением. Сталин акцентировал, что для государства, вне зависимости от господствующего строя, требуется единый национальный язык. Он утверждал, что язык является наследием истории многих поколений. Таким образом, постулировались созвучные поздней сталинской идеологии идеи преемственности и единства, а не революционного разрушения и преобразования.

О характерных признаках языка Сталин говорил достаточно расплывчато. Он признавал тесную связь языка и общества (язык — общественное явление, он является средством общения). По его мнению, фундаментом языка является грамматический строй и его основной словарный фонд, при этом подчеркивается, что грамматика и основной словарный фонд имеют большую устойчивость и сопротивляются насильственной ассимиляции. Языковое развитие происходит путем появления новых слов и включения их в имеющийся фонд, а не радикальной отменой имеющегося фонда. «Марксизм считает, что переход языка от старого качества к новому происходит не путем взрыва, не путем уничтожения