Невозможно заняться восстановлением оранжерей, в которых росли тысячи редких пород растений, как невозможно было бы и бессмысленно содержать при садах королей и их двор, владельцев замков и их нарядных посетителей[538]. Поэтому задача реставрации в садах не может сводиться к восстановлению садов периода их «расцвета». Было бы наивно предлагать тратить огромные деньги и ограничивать число посетителей садов немногим числом, которое позволяло бы пользоваться узкими дорожками, огибными аллеями, беседками, эрмитажами, гротами, разрешать срывать плоды и рвать цветы, мять на дорожках душистую траву и т. п., как это было обязательным для садового быта периода «просвещенного абсолютизма» или господства знати. Следовательно, задача садоводов должна заключаться сейчас в продлении жизни тех остатков садово-паркового устройства, которые возможно поддержать.

Летний сад. Аллея со стороны Лебяжьего канала. Фото К. К. Буллы. 1913

Реставраторы садов так или иначе вынуждены идти на компромиссы, сохраняя их в новых условиях, с новыми средствами и для новых общественных целей.

Летний сад. Скульптура «Амур и Психея». Фото К. К. Буллы. 1913

Естественно, что главную роль в этом сохранении садов должна играть документальность. В садах должны оставаться все «документальные памятники» (старые деревья, садовые павильоны, дорожки, пруды, фонтаны и пр.), которые свидетельствовали бы не только о «периодах расцвета», но и о всей культурно-значимой истории сада. Эпохи сада не могут быть реально показаны посетителю, но они могут быть им самим представлены себе. Поэтому очень важно иметь при садах в специальных павильонах музейного назначения экспозиции, в которых были бы собраны материалы по истории сада: гравюры, картины, археологически обнаруженные материалы, костюмы различных эпох, планы, чертежи, проекты и т. д. и т. п.

Следует подумать и о том, что в садах мраморные статуи в современных условиях портятся[539]. Ценнейшие статуи XVII–XVIII вв. Летнего сада в Петербурге должны быть постепенно заменены точными копиями, сами же подлинники следует сохранять в музее Летнего сада, который вполне может быть создан в самом саду – допустим, в Кофейном домике. Садовые музеи – вот самый действенный и самый интеллигентный способ сохранить память о былой красоте ценнейших наших садов и парков[540].

Вместо реставрации следует предпочитать в наших садах консервацию всего документально ценного, лечить деревья и подсаживать к ним молодые из специальных питомников. Следует, как мне кажется, помнить, что деревья, особенно молодые, «сами себя лечат». Развитие дупел в липах – естественный процесс, наступающий у лип в довольно раннем возрасте – примерно около пятидесяти лет. Мнимая угроза для гуляющих от старых деревьев явно придумана для оправдания вырубок в садах и парках. Напомню, что старые деревья падают главным образом во время непогоды, когда гуляющих почти не бывает. Термины «деревья угрозы» или «деревья потенциальной угрозы» (употребляющийся этот термин, помимо всего прочего, тавтологичен – угроза сама по себе «потенциальна») явно несостоятельны. Так можно было бы с бóльшим основанием объявлять предметами «угрозы» карнизы домов, балконы, фонарные столбы и т. д. – тем более что несчастных случаев от них гораздо больше. Что же касается до «критического» возраста деревьев, то вот справка из «Курса дендрологии» С. С. Пятницкого: «Наблюдались экземпляры дуба, у которых, путем подсчета годичных колец, был установлен возраст около 1000–1500 лет. Липа доживает до 700–800 лет, образуя ствол с диаметром до 4–5 метров, бук – до 500–600 лет. Из хвойных наиболее долговечен тис, доживающий до 2000–3000 лет. Сосна доживает до 400–600 лет, ель – до 300–400 лет и т. д.»[541] Отмечу также, что маслина на Адриатике в районе Будвы имеет в отдельных случаях возраст до 2000 лет. Красота старых деревьев при этом ни с чем не сравнима. Об этом свидетельствуют и собиравшиеся в Пушкинском заповеднике его директором С. С. Гейченко фотографии деревьев, живущих в Михайловских рощах с пушкинских времен.

Вспомним то, что писал И. Э. Грабарь о реставрации: «Основной стимул реставрационного деяния – стимул сохранения, спасения памятника»[542].

И еще:

«Главной причиной неудачных реставраций надо признать тот ложный взгляд, который в этом вопросе господствовал до сего времени. К памятнику подходили с непременным желанием восстановления его первоначального вида. От этого ложного в самом корне положения ведут свое начало все остальные грехи прежних реставраций, как логически из него вытекающие. В самом деле, если памятник надлежит восстановить, то его недостаточно раскрыть, освободив от наслоений времени: его надо еще доделать, „поновить“, ибо иначе мы не получим его первоначального облика. Таким образом, восстановление неминуемо приводит к тому самому „поновлению“, которое безвозвратно отняло у русского народа сотни ценнейших памятников, им некогда созданных. По существу, нет никакой разницы между поновлением, совершаемым с благословения местного архиерея усердным прихожанином, приводящим храм в „благолепный“ вид, и восстановлением, производимым во всеоружии науки археологическим обществом. Надо раз навсегда признать, что восстановить первоначальный облик памятника нельзя просто потому, что каждый восстановитель будет восстанавливать по-своему: сколько восстановителей, столько и решений. Ясно, что в основе восстановления лежит абсурд и самое восстановление – немыслимо, неизбежно произвольно и фантастично, ибо оно – всецело продукт личных вкусов и вкусов эпохи. Совершенно достаточно простого раскрытия памятника и принятия мер к ограждению его от дальнейшей порчи. Никакие поправки, улучшения и иные домыслы, какими бы обоснованными они ни казались, – недопустимы»[543].