– Иначе.

– Почти год назад ты говорил с Гвенной, – покачал головой Валин. – С Гвенной и Анник. И конечно, все знаешь от них.

– А хочу услышать твой рассказ.

Блоха не повысил голоса, но в словах было что-то опасное – что-то, заставившее Валина прижаться спиной к стволу. Тело тщетно старалось убраться подальше. Не хотелось ему начинать все сначала, проговаривать вслух, повторять горестный перечень своих поражений, да только речь шла не о его желаниях. Он обязан был объясниться за смерть Финна. Это уж, во всяком случае, ясно.

Он длинно выдохнул:

– Мы добрались в Ассар перед сумерками…

– Нет.

Валин запнулся.

– Начни с начала, – велел Блоха. – С Островов. Почему улетели?

Валин молча покачал головой, подбирая слова. Жизнь на Киринах: Ха Лин и Гент, сбросы на воду и болтовня в столовой – теперь все это казалось сном. Хуже того, когда Валин пытался припомнить себя до ослепления, он не узнавал того человека. Валин-кадет, командир крыла умер где-то между Костистыми горами и Андт-Килом. А кем он стал после, Валин не знал.

– Там был заговор, – наконец выговорил он.

Запутанная и мучительная, эта история не потребовала много времени: о том, как Балендин убил Ха Лин, пытался убить Валина, как за Каденом явились эдолийцы, как ненависть к кенарангу ослепила Валина и толкнула на остальное, как он сидел на андт-килской башне, пока друзья сражались и погибали. Он раз за разом переживал это во всех подробностях, наяву и в кошмарах, но иное дело – произносить все это вслух, словами. Заканчивая рассказ, он весь дрожал. Если бы уже не сидел, опершись спиной на могучий кедр, мог бы и свалиться.

– Нелегко, – заговорил Блоха, – терять товарища по крылу.

Странно, что из всей истории он выбрал это. После кшештримских врат, государственной измены Валин не ждал, что разговор вернется к простому факту: солдаты сражаются и умирают. Что ни говори, такая у солдат работа. Во всем повествовании это было самым незначительным. Но сейчас Валина как холодом накрыло понимание, что именно смерть Лейта засела в нем отравленной стрелой, которую никакой лекарь не вытащит. Кое в чем он добился успеха: убил Юрла, освободил Кадена – но кто ему Юрл и Каден? Чужие люди. Одного Валин прикончил, другого спас, но то и другое представлялось сейчас мелочью, пустым делом. А Лейт был друг, был из его крыла – был роднее брата. И Валин оставил его на погибель, оставил одного в схватке на мосту.

Ему хотелось все это высказать, вложить в слова вину и раскаяние. Но все слова ушли на эту мучительную историю, других у него не было. И он покачал головой:

– Всем нам когда-нибудь умирать.

– Однако, – ночной ветер донес тихий, холодный ответ Блохи, – вопрос – когда.

Валин прерывисто выдохнул.

– Финн Черное Перо, – наконец решился он. – Я не…

Он сбился. Блоха не шевельнулся, даже не вздрогнул, но от него вдруг запахло горем – яркий красный запах горя, сплетенного с гневом, был так густ, что Валин едва не задохнулся. А вот голос, когда наконец прозвучал, был ровным, невыразительным:

– Расскажи, что у тебя с глазами.

– Нет, – ответил Валин. – Я должен договорить. Про Финна.

Он хотел рассказать о стычке в Ассаре, объяснить, что после всего не мог знать, на чьей стороне Блоха, а когда уже решился довериться его крылу, из темноты выступила Пирр. Хотел объяснить, что убила она, не он, что он этого не хотел.

– О Финне больше не говорим, – перебил его мысли Блоха.

Он не повысил голоса, но на миг Валин увидел: командир крыла стоял в шаге от него. Его рука легла на рукоять ножа, но глаза смотрели не на Валина. Взгляд был обращен сквозь ветки, словно читал что-то в темной чаше неба. Зрение пропало так же мгновенно, как явилось. Валин сдержал дрожь. Зрение означало опасность – неизбежно означало смертельную опасность, – как будто тихие слова Блохи угрожали ему больше обнаженных клинков. Ветер принес с севера холод, тронул волоски на загривке. Не было ни угрозы, ни ярости, но Валин не сомневался, что смерть пролетела над ним, только взъерошив волосы.

Такую рану не зашьешь словами, и Валин оставил разговор о Финне Черное Перо.

– Я иногда вижу, – заговорил он после продолжительного молчания. – Далеко не всегда. Только в бою, только когда могу погибнуть.

Он промолчал о мучительных ночных соитиях с Хуутсуу.

– Это как иное чувство, новое, не совсем зрение – все видится черным на черном… – Он замолчал, покачав головой.

Блоха долго не отвечал. Валин чуял, как боль ветерана гаснет, растворяется в ночном ветре, сменяясь странной стальной сосредоточенностью.

– Ты вынес это из Дыры?

Валин, помедлив, кивнул:

– Думаю, да. Возможно. Раньше у меня были те же… способности, что у всего крыла, только острее, сильнее. Талал считал, это потому, что я выпил черное яйцо.

– А потом?

– Потом ил Торнья рассек мне глаза.

– Пожалуй, сходится, – помолчав, крякнул Блоха.

Валин смотрел в бездонную пропасть своего выгоревшего зрения.

– Как это у тебя сходится? – негромко удивился он.

– Сларны свободно передвигаются в темноте. И летучие мыши. Возможно, Талал прав – это у тебя от того яйца.

– Если бы так, я получил бы второе зрение, как только вышел из Дыры.

– Не обязательно. Тебя тогда потрепало, но не сломало.

– А надо было, чтобы сломало?

Блоха долго не отвечал. Вдали, на востоке, тишину разорвал совиный крик. Валин едва различал звуки борьбы, писк зверька, гибнущего в птичьих когтях. Все было кончено в одно мгновение, и снова спустилась холодная, ничем не разбитая ночь.

– Иногда, – сказал Блоха, – нужно сломать вещь, чтобы увидеть, что у нее внутри.

– Не хочу. – Тристе замотала головой на стаканчик адаманфа, который подвинула к ней Адер.

– В мире полно всякого, чего нам не хочется, – ответила Адер. – Пей.

Лич настороженно глянула на стакан и подняла на Адер внимательные фиалковые глаза.

– Нам не хочется? – Она покачала головой. – Вы и я – на одной стороне?

– Смотря на какой стороне ты.

Тристе не ответила. Она еще немного удерживала взгляд Адер, потом стала осматривать комнату. Винный погреб у Кегеллен был по меркам империи невелик – всего с десяток шагов, зато это небольшое пространство обставили пышнее многих приемных зал. Кедровые полки вдоль стен, на них тысячи бутылей – кроваво-красных, искрящихся белых, бледно-розовых старых вин Селласа и льдистых вин с севера Ромсдальских гор, густых и отливающих золотом. Цены собранных здесь напитков хватило бы, чтобы всю жизнь кормить иного горожанина, но Тристе смотрела не на бутылки. Ее взгляд, скользнув по полкам, остановился на статуе.