Сохранение инородцами России бережного, святого почитания Царского Имени, их затаенные мечты о возвращении Царской Власти основываются главным образом на том, что только эта власть была абсолютно справедлива ко всем без различия национальности и вероисповедания; кроме евреев, по весьма понятной причине, справедливость которой они так наглядно доказали на деле за период 1917–1920 годов; нельзя ставить врагов государства в положение, равноправное с остальными верными подданными его. Жизнь каждой национальности развивалась спокойно и естественно, в условиях жизненно прирожденных ей. Редкие отклонения, эксцессы случались, без сомнения. Но ведь где их нет? Только маньяки теоретической политики или заведомые шулера могут утверждать обратное.

А вот когда грянула революция, бунтом обманутого народа были растоптаны Царская Власть и весь государственный аппарат ее, тут сразу картина переменилась: инородцы стали подвергаться всяческим стеснениям, нарушались их вековые права, попирались обычаи, своеобразные устои жизни; когда же это было на руку новой власти, социалистической, и соседнему населению, русскому, то целые племена инородцев подвергались систематическому угнетению, близкому к уничтожению. Так было с астраханскими и донскими калмыками, уфимскими татарами и башкирами, забайкальскими бурятами.

Немудрено, что здесь среди зимовников бурят-буддистов приходилось встречать повышенное и резко определенное контрреволюционное настроение.

С ночлега, из Коссот волжане выступили рано утром, до рассвета. Мой штаб с конвойной Оренбургской сотней и квартирьерами 2-й колонны, общим числом не более двухсот всадников, ожидал подхода головного отряда уральцев. Кони были поседланы, небольшой обоз запряжен.

Около половины десятого утра летят верховые бурята, наши добровольные разведчики, и докладывают, что на Коссоты наступает банда красных, человек до тысячи. Вскоре прискакали с такими же донесениями из сторожевого охранения казаки.

Двинув вперед по дороге на Петровский Завод небольшой, в несколько саней, обоз, я приказал нашему маленькому отряду выходить из аула, чтобы затем с двух сторон атаковать красных и отбросить их на подходящих уральцев.

Идем небольшой сомкнутой колонной, легкой спокойной рысью. Только вышли из последней улицы Коссот, как с ближайших холмов затрещали винтовки большевиков, заработал пулемет.

– «Ваше Превосходительство, скорее, скорее», – кричит мне под ухом начальник штаба корпуса полковник К.

– «Не кричите, – крики всегда вызывают волнение и беспорядок», – только успел я ему ответить, как сбоку послышались несколько испуганных голосов:

– «Ваше Превосходительство, Ваша лошадь ранена!»

Нагнувшись с седла, я увидал, что, действительно, из левого плеча «Маруси» била фонтаном темная, алая кровь. Любимая полукровка, делившая со мной поход от Уфы, напрягала усилия и еще выше выбрасывала в своем легком беге раненую стройную ногу. Виден был сбоку умный карт глаз лошади, смотревший напряженно и печально, но без малейшей тени испуга или страха.

Прошло всего несколько мгновений. Вдруг «Маруся» рухнула на землю, придавив мою левую ногу, так что с трудом удалось мне ее вытащить. Вторая пуля в голову сразила моего верного боевого товарища насмерть.

Лежа на земле, я видел, как весь небольшой отряд пронесся мимо меня; так что, когда мне удалось встать на ноги, я очутился один среди пустынного поля, одетый в неуклюжие меховые сибирские одежды; вот что было одето на мне: фуфайка, гимнастерка с погонами, шведская куртка, полушубок и меховая доха, а на ногах валенки. Красные, продолжая обстрел, двинулись вперед и приближались. Пришлось пережить несколько жутких минут, самых отвратительных.

Но вот из-за холмов, за которыми скрылся мой конвой, показались четыре всадника. Вскоре подъехали ко мне два офицера, полковник Семчевский и ротмистр Исаев, и два казака-оренбуржца. Подхватили меня и помогли выбраться. А вслед за ними смелый начальник партизанского отряда прапорщик Маландин лично подал из обоза мне тройку. Кошева подъехала, звеня колокольцами под дугой, сделала поворот и, забрав меня и одного раненого драгуна, плавно полетела обратно из-под самого носа красных; успели даже положить с собою мое седло, снятое казаком с убитой «Маруси».

Такие минуты способны вознаградить за многие дни, даже месяцы страданий и лишений. То самопожертвование, которое проявили гг. офицеры и казаки, красота этого невидного, непоказного, но большого подвига говорит лучше всяких слов о связи начальника с подчиненными, о той настоящей братской связи, которая некогда была присуща всей Российской армии; и эту-то связь, с весны 1917 года, всеми силами стремились вытравить растлители русской боевой силы: Гучковы, Керенские, Бронштейны со всей их компанией дантистов, акушеров и адвокатов, устремившихся в дни революции на высшие должности в армии…

Волжане, издали услышав перестрелку, повернули назад, на Коссоты, навстречу нам. И очень кстати, так как другая банда красных направилась по дороге к Петровскому Заводу, чтобы отрезать этот путь. Волжская кавалерийская бригада, предводимая лично своим бессменным начальником генералом Нечаевым, разбила большевиков; часть была уничтожена, остальные убежали в леса.

Красные, наступавшие на Коссоты, были прогнаны нашими силами. Часть всадников, спешившись под командой полковника Новицкого, повела на них наступление с фронта, а небольшой отряд пошел с фланга в конную атаку во главе с полковником Семчевским. Большевики бежали.

Вскоре мы соединились с волжанами и уже к полудню без дальнейших помех достигли Петровского Завода.

Большой поселок, основанный еще в царствование Петра Великого, около каменноугольных копей и богатых залежей железной руды; несколько тысяч жителей – рабочие завода, торговцы, скотопромышленники, немного земледельцев. Сплошь почти все они те же «семейные», старообрядцы.

Замечательно то, что по всей Сибири, не только в городах и местечках, но и в больших селах лучшие дома принадлежат евреям. Здесь наблюдался особый тип сибирского еврея, несколько поколений которого жили в этом суровом, холодном крае Великой Руси. Они утратили многие отталкивающие черты своей расы – юркость, граничащую с мошенничеством, трусливую наглость, безмерную хвастливость; и даже внешне они сделались несколько похожими на степенного бородатого сибирского крестьянина. Но при всем том они сохранили свою непримиримую ритуальную религию, доходя до того, что отказывались давать есть русским из своей посуды; сохранили евреи и принадлежность к кагалу, полную подчиненность этому государству в государстве, и отчужденность от великого русского народа, приютившего их в своей стране. И не только приютившего, но давшего им больше, чем имел сам. Ибо по всей Сибири «бедное гонимое избранное племя» жило во много раз лучше и богаче, чем коренные русские.

В Петровском Заводе