командой генерал-майора Огата. Во всем Забайкалье в ту пору одним из важнейших факторов являлись японцы. Их воинские части были ведь настоящей Императорской армией, такой, как наша в 1914 году. Организация и воинская дисциплина стояли так же высоко, как в обычное время; офицерский корпус и солдаты представляли отличный боевой материал, причем сила дивизии простиралась до 12–14 тысяч штыков и была достаточна для разгрома всех большевицких войск, – если бы японцы решили выступить на помощь белым активно. Этого добивались от них давно и директория, и Омское правительство, и теперь атаман Семенов; давно и напрасно, так как японцы, не говоря окончательно «нет», оттягивали время и в общем держались пассивно.

Необходимо, – в целях справедливости и правды, а следовательно, и интересов нашей Родины, – сказать о том, что отношение японцев во всех случаях, кроме самого первого периода интервенции, значительно отличалось от всех остальных союзников. Только вначале, в 1918 году, японцы, и то не командование их и не воинские части, а специальные миссии, – стремились как можно больше и скорее набрать того, что плохо лежало; это были главным образом секретные карты и планы, делались съемки в районе Владивостокской крепости, занимались казармы в важных стратегических пунктах. Но уже с января 1919 года все это было совершенно устранено, отношения резко переменились в самую лучшую сторону. Поведение японского командования и войск стало вполне союзническим и даже рыцарственным. И они одни остались теперь в Сибири, чтобы помочь русским людям, русскому делу.

Положение их было не из легких. Как раз в те дни, в начале 1920 года, игроки мировой сцены начали перестраиваться. Слабое своей разрозненностью и расплывчатостью белое движение отшатнуло Ллойд Джорджа, Клемансо и Ко, успев их напугать все-таки призраком возрождения сильной национальной России. Видимо, этот испуг и был одной из причин, почему они поспешили приложить преступную руку свою к предательству и погублению белых. Эти современные руководители мировой политики, только что проклинавшие большевиков, призывавшие «всех чистых русских к борьбе с этими врагами не только России, но всего человечества», начали говорить о невмешательстве в русские дела; Ллойд Джордж шел дальше и уже нащупывал почву для переговоров с советским правительством, с теми же большевиками. Под влиянием сложных и путаных причин «союзники» бросили белых и отошли от них, умыв руки.

Остались одни японцы. Они не отходили потому, что, во-первых, дух рыцарства, правила чести и верность слову живы и развиты в народе Восходящего Солнца значительно сильнее, чем в народах Европы, всех вместе и в каждом порознь; а во-вторых, – и это было немаловажно, – японцы сильно опасались за Маньчжурию и Корею, где бурлили темные массы под влиянием большевицкой агитации. Надо помнить, что Корея, провинция, присоединенная к империи лишь с 1911 года, представляет собою сильно взрывчатый, опасный очаг: покоренная, насильно подчиненная страна, лишенная своего национального правления, придавленная и имеющая потому много недовольных элементов.

Японские войска оставались на Дальнем Востоке и в Забайкалье, стремясь оказать нам самую полную поддержку. Но в этих своих стремлениях они наталкивались на французские и американские миссии, на своих друзей-англичан. Императорскому японскому правительству приходилось сталкиваться не только с бездействием этих союзников Русского народа, но и с открытым подчас противодействием; «союзники» выставляли Японии требование увести из Сибири войска и не помогать ни в коем случае колчаковцам или, как теперь звали наши войска, «каппелевцам».

Стоявшая в Верхнеудинске бригада 5-й японской дивизии занимала казармы в самом городе. Командир бригады генерал Огата, человек недалекий и хитрый, с типичным раскосым лицом азиата, а не японца, с постоянной широкой улыбкой, выставил требования, чтобы наши части в городе не становились, указав на решенную общесоюзническим советом нейтрализацию железной дороги. Долго спорили, – мы не сдавались, Огата не хотел уступить, – наконец, пришли к соглашению: в городе станут штабы с охраной, а части расположатся в военном городке в восьми верстах и в окрестных деревнях.

Там далеко было не спокойно. Красные партизаны, соорганизованные Иркутским штабом и главковерхом товарищем Калашниковым, совершали на деревни нападения, набеги, установили своеобразную блокаду, прекратив подвоз к городу крестьянами продовольствия и фуража. Приходилось снаряжать целые экспедиции, усиленные фуражировки.

Ежедневно много войск отвлекалось на службу охранения и разведки; отдых в Верхнеудинском районе получался очень куцый, а о регулярных занятиях нечего было и думать.

В самом городе охрана неслась японскими солдатами исправно и неутомимо. Ходили патрули этих маленьких людей, так непривычных к морозам, завернутых в торчащий пушистый меховой воротник, в теплых шапках, в валеных сапогах. Трудно было объясняться им со случайными прохожими по ночам на улице, с нашими патрулями, вестовыми и с лицами командного состава. Пробовали установить общий пароль, пропуск и отзыв – ничего не вышло: слишком различен и труден для каждой стороны язык другой. Выйти из затруднений помогли чувства взаимной приязни. Наши скоро подметили, что японцы с особой симпатией относятся к нашей армии, к каппелевцам. Именем погибшего героя установился сам собою и пароль.

– «Капель-капель?» – спрашивал ночной японский патруль встречных офицеров и солдат.

– «Каппелевцы!» – раздавалось в ответ.

Приятной улыбкой скалились зубы маленького желтого солдата и вместе с морозным паром вылетала какая-то фраза, сопровождавшаяся похлопываньем по рукаву или ласковым смехом.

И расходились…

Было устроено несколько официальных обедов. Японцы дали первый в нашу честь, приветствовали, – как переводчик с чисто восточной пышностью перевел речь генерала Огата, – героев, сделавших небывалый в мире поход через ледяное море Сибири. Затем мы ответили японцам. Неприятно было только слышать, что в речах японских представителей звучала здесь какая-то неверная, смущавшая нас нотка о нейтралитете союзников, об их общих обязанностях перед чехословаками. Эти нотки начали проходить через все их заверения о дружбе к национальной России, о необходимости борьбы с большевиками, до полной победы над ними. Японцы, как люди очень компанейские, охотно пьют и любят выпить. К концу обеда обычно чувства шире, речи смелей; особенно у молодых офицеров. Эти определенно заявляли о своей готовности драться с нами вместе, плечо к плечу. Только бригадир Огата, даже и под парами, не забывал своего основного мотива, а несколько раз так договорился даже до пространного и несвязного лепета о «демократии и демократичности».

Все это было несомненно наносное, под влиянием союзного совдепа; отразилась также несколько и та двойственная игра, которую генерал Войцеховский вел с местными верхнеудинскими