по предотвращению гендерного насилия, насилие (над женщинами и вообще) чаще всего воспроизводится через прямое свидетельство детей или становление их жертвами; хотите прервать круг абьюза — начните с детей[279] (если, конечно, в вашей стране детей не охраняют от любой информации, которая рассказывает, как реально устроен мир). Что из этого списка звучит реалистичным в России сегодня, где все самые человечные инициативы воплощаются НКО, выживающими на заграничные гранты и признаваемые иностранными агентами? Где законы интерпретируются в рандомном режиме, где наличие закона не значит автоматически ответственность по нему, а отсутствие закона не значит отсутствие ответственности? Где социология беспомощна, самые базовые данные нерегулярны и даже в процессе последней переписи населения ответственные структуры пойманы за фактически дорисовкой данных. Наконец, где культура насилия, агрессивная маскулинность и милитаризм являются системообразующими идеологиями.

Поскольку политический режим, существующий в России в начале 20-х, — это частный случай патриархата, искоренение гендерного насилия внутри него зависит от пересборки всей системы целиком. Даже если оставить в стороне идеологический компонент (хотя в действительности это невозможная операция), законодательные органы в этой стране просто неспособны написать хороший закон, а вся государственная машина, работающая по факту на ручном управлении, неспособна этот закон адекватно имплементировать; даже принятые на раз-два репрессивные законы в действии демонстрируют, скорее, бюрократию в истерике, чем реально работающий механизм. А ведь помимо домашнего насилия есть ещё и проблема бытового и уличного насилия на почве гомофобии, трансфобии и так называемого гендерного дисплея — внешнего или поведенческого (не)соответствия человека ожидаемой гендерной роли. Осенью 2021 года вышло исследование ЛГБТ-сети[280] (естественно, признанной иностранным агентом) о дискриминации ЛГБТК-персон по всем федеральным округам страны. Почти 80 % опрошенных сталкивались с тем или иным видом насилия на почве своих сексуальных предпочтений или гендерной идентичности — физическим, психологическим или сексуальным. Квир-люди в России сталкиваются с незаконным использованием персональных данных, аутингом, насилием со стороны друзей и родственников, отказом или ограничениями в медицинской помощи (что особо актуально для транс-персон), с проблемами на работе, вредом имуществу и, конечно, буллингу в общественных пространствах и онлайн-насилию. В республиках Северного Кавказа, согласно другому исследованию[281], 100 % опрошенных квир-женщин подвергались психологическому или физическому насилию и 29 % — сексуальному; 38 % знают лично об «убийствах чести» других квир-женщин в регионе. В регионе также практикуются конверсионная терапия, корректирующие изнасилования и ритуалы типа «изгнания джиннов».

Естественно, что большинство жертв — как цисженщин, так и квиров — не идут в полицию, потому что уровень доверия к правоохранительным органам ниже плинтуса. В России полиция не просто не защищает жертв такого насилия, но и зачастую инициирует его — вламывается с рейдами на фестивали, лекции и показы, в активистские шелтеры и в частные квартиры и офисы фем- и ЛГБТ-организаций, в северокавказских республиках напрямую участвует в похищениях и пытках квир-людей, иногда ведущих к их убийству. Подробно задокументированы случаи обращения женщин и квиров в полицию по всей стране, — это почти всегда связано с обесцениванием, насмешками и психологическим насилием сотрудников полиции; жертвам начинают угрожать и обвинять их в произошедшем, задают кучу абсолютно неуместных вопросов: про то, как жертва одета или выглядит, про опьянение или употребление веществ, про отношения с насильником, про количество сексуальных партнёров и так далее. Квир-люди в России часто становятся жертвами так называемых подставных свиданий, когда знакомство в онлайне с фейковым аккаунтом приводит к оффлайн-встрече, на которой квир-персону ловит группа из «анти-ЛГБТ активистов» и издевается, угрожает или шантажирует. Исследование ЛГБТ-сети описывает случай, когда организаторами такого свидания стали полицейские: трансженщина мигрантка из Кыргызстана поехала на встречу с мужчиной, который оказался полицейским; с коллегами он увёз её в отдел и требовал отдать 20 000 под угрозой депортации и запрета на въезд.

В классическом феминизме насилие над женщинами объясняется через марксистскую модель власти, согласно которой мужчины применяют силу в отношении женщин в качестве выражения патриархата, который является общественной суперструктурой[282]. В своё время это объяснение было настоящим политическим прорывом и очень помогло теоретизировать гендерное насилие. Но чем больше эмпирических свидетельств накапливалось и чем глубже под воздействием освободительных движений менялась гендерная динамика, тем яснее становилось, что патриархальная власть — не единственная модель, по которой власть вообще может действовать, а значит — производиться насилие. Возложение ответственности за вообще всё гендерное насилие только на патриархат приводит к игнорированию других источников и моделей насилия, а значит — к неадекватным политикам его предотвращения. Клэр Кэннон, Кэти Лове-Мун и Фред Баттел предпринимают попытку[283] реконцептуализации партнёрского насилия через постструктуралистский феминизм, квир-теорию и социологию гендера. Они показывают, как анализ насилия в классическом феминизме воспроизводит бинарную гендерную структуру, а также эссенциализирует маскулинность и феминность: мужчина — всегда заведомо опрессор, а женщина — всегда заведомо угнетаема; из этой модели довольно тяжело найти концептуальный и политический выход, потому что он вчитывает в саму сущность женщины подчинение и в сущность мужчины — насилие, — игнорируя разные географические, исторические и другие контексты.

Из этой модели следует, что женщины или любые тела с женской социализацией не могут применять насилие никак иначе, кроме формы самозащиты. Но эмпирические свидетельства показывают, что, вообще-то, женщины чуть ли не так же часто, как мужчины, инициируют насилие в отношениях (с поправкой на степень его тяжести), в том числе по отношению к детям, — и у них для этого есть разные причины: ревность, желание контролировать, злость и ярость, фрустрация, вообще причины, которые приводят человека к насилию. Деконструкция бинарности, в которой мужчина-всегда-насильник, женщина-всегда-жертва, а власть — статична, помогает более подробно увидеть те множества вариантов, в которых женщина становится жертвой или использует насилие — как в гетеро-, так и в квир-отношениях. Это подтверждают и интуиции квир-теории: далеко не всегда гендерная роль совпадает с «биологическим полом» и далеко не всегда она статична и неизменна; в разных ситуациях и в разных отношениях мужчины и женщины, как и транс- и небинарные персоны, практикуют разные степени маскулинности или феминности, а значит, разные степени подверженности или вероятности проявления насилия. Также квир-теория и гендерная социология дают понять, что раз у персоны есть возможность производить гендер, то есть и возможность его «отменять» (undoing gender) — менять своё поведение в сторону менее насильственного. Гендер является одновременно причиной и следствием насилия; любой мужчина хоть раз в жизни слышал, что вести себя по-мужски — значит проявить строгость, насилие, настоять на своём; таким образом, докса определяет насилие как способ быть более маскулинным, и мужчины ему следуют, когда чувствуют угрозу своей мужественности. Но раз маскулинность может