ситуаций уже лет тридцать как выяснили вред пристрастных допросов сразу после травмы, женщин продолжают допрашивать без психологов, задавая унизительные вопросы, которые только увеличивают чувство незащищённости. Это одна из причин, по которой гигантское число жертв сексуального насилия (включая подавляющее большинство трансгендерных людей) не идёт в полицию после инцидента. При Вильгельме I жертвам насилия было предписано сразу после инцидента бежать по улице, плача, крича и показывая «честному народу» свои раны и разорванное платье, чтобы им поверили; примерно такой же реакции от жертв полиция и общественность ожидают до сих пор. Мужчины переживают за ложные обвинения (по сути, переживая за то, что полиция и закон внезапно отнесутся к ним так же, как рутинно относятся к мигрантам, бездомным, наркопотребителям, секс-работникам и квирам), но не переживают, что меньше 40 % из жертв сексуального насилия вообще обращается за помощью[288] и только около 10–15 % — обращается в полицию: это связано со стыдом, стигматизацией жертв в обществе, полицейским насилием, феноменом «позора на семью» в некоторых национальных республиках, а также интернализованным обесцениванием травмы, вслед за обществом многие женщины повторяют «ну, это было ужасно, но не смертельно». Учитывая все процедуры и так называемое «серое изнасилование», видимо, больше 90 % насильников стабильно находятся на свободе.

Исследовательница Миту Саньял в (потрясающей) книге Rape[289] пишет, что изнасилование — это чуть ли не самое гендеризованное из преступлений. Выше я уже писал, как понятие классического феминизма о насилии как безусловно патриархальном терроризме закрепляет и усиливает гендерную бинарность; Саньял в книге пишет об этом же применительно к изнасилованию. Она рассказывает, что с самого детства ей, желая обезопасить, говорили, что женщины — это уязвимые создания, что, по сути, есть два гендера — насильники и жертвы, первые всегда мужчины, вторые всегда женщины. До начала 1980-х во всех странах, где были законы об изнасиловании, оно определялось как пенетрация или «овладевание» мужчиной женщины, часто оговаривалось, что они не должны быть в браке, чтобы это считалось изнасилованием. До 1970 года мужчин даже не спрашивали в опросах, подвергались ли они сексуальному насилию или домогательствам. А в 2012-м результаты ежегодного Национального опроса жертв преследований в США показали, что 38 % пострадавших от сексуального насилия — мужчины; как получилась такая цифра, если в предыдущие годы она не превышала 10 %? Дело в том, что в 2012-м в США изменили определение насилия с «овладения женщиной против её воли» на «пенетрацию вагины или ануса телом или объектом, либо оральную пенетрацию — без полученного согласия» — во второй формулировке не прописывается гендер ни жертвы, ни насильника. Но с этим определением тоже возникают нюансы: если нежелательную оральную пенетрацию производит мужчина (в отношении женщины или мужчины, в случае римминга) — тогда это считается насилием; но мужчина, чей член берут в рот против его воли, — не может считаться жертвой, потому что это, очевидно, не пенетрация; в итоге в опрос была добавлена формулировка «принуждение к пенетрации». То, что язык секса так сосредоточен вокруг проникновения, — тоже характерно; немецкая писательница Бини Адамчак в одном из текстов предлагает термин «навёртка» (circlusion) как антоним пенетрации; это всем знакомый повседневный жест — накручивание гайки на болт, откусывание банана, — этот неологизм описывает тот же самый процесс, но с другой перспективы; теоретически он может помочь выравниванию баланса в языке, приданию агентности женщинам в сексе и — адекватному языку разговора и описания насилия, когда жертвой является мужчина.

Гомо-, би- и гетеросексуальные мужчины действительно становятся жертвами изнасилований, причём не только мужчинами; это не умещается в обывательском сознании — ведь мужчина всегда сильнее, он может сопротивляться, но зачем ему сопротивляться, если в природе мужчины всегда хотеть секса, а значит, он далеко не так травмируем насилием, как женщины, но даже если женщина насилует мужчину, то это крайне редкие случаи. Это всё так называемые rape myths, мифы об изнасиловании, которые в отношении женщин феминистское движение в одних частях света успешно побороло; в отношении мужчин похожего процесса пока не произошло. Насилие далеко не всегда связано с сексуальной ориентацией; большинство людей, осуждённых за насилие над детьми, в действительности не имеют врождённой или приобретённой страсти конкретно к несовершеннолетним телам[290]; то есть, что бы ни думали разжигатели моральных паник, большинство чайлд-абьюзеров — не инфантосексуалы, а члены семей этих детей, близкие родственники или знакомые, сексуально ориентированные на взрослых людей. Так и мужчин действительно насилуют не только мужчины любой ориентации, но и женщины, как бы это ни казалось невероятным; да, для такого секса необходима эрекция; нет, сам факт эрекции (как и выделение смазки у женщин при насилии) не значит, что мужчине нравится и он возбуждён, это просто реакция организма на стимуляцию; да, эрекция и эякуляция возможны у мужчины без сознания. Как мы выяснили выше, насилие интерсубъективно, оно зависит от социального пространства; Саньял цитирует социологиню Герлинду Шмаус, которая изучала насилие в тюрьмах, — она приходит к такому же выводу, что изнасилование — результат социального пространства, а не действия индивидов. В тюрьме — как и в армии, закрытых школах, монастырях, частных военных компаниях и других местах — особый институциональный контекст, который активно подталкивает людей к изнасилованиям. Это не значит, что только закрытые учреждения провоцируют абьюз, это значит, что и в структуре и архитектуре городских пространств и отношений в городе могут быть выявлены (и исправлены) паттерны, делающие насилие возможным.

В контексте меняющихся норм становится актуальным вопрос — а что вообще считать изнасилованием; мужчинам-жертвам не верят, потому что считается, что просто нежелательный секс под принуждением, которого можно было бы избежать силой, — это не изнасилование. Швеция — один из примеров, где последние десять лет процент выявленных изнасилований растёт именно из-за расширения юридического определения, это свидетельство того, что страна действительно борется с насилием. Она первой в мире в 1984 году убрала гендерные признаки из определения насилия; в 2005 году закон был переписан, включив секс со спящим человеком или не могущим по иным причинам сказать нет; в 2012 и в 2018-м понятие изнасилования снова было расширено — теперь в него включается любой секс без активного согласия, даже если не было физического принуждения; если пересчитать текущий шведский рейтинг насилия по модели, признанной в Германии, он упадёт почти на 327 %. Как не бывает опыта чистого насилия, так и не бывает опыта чистой травмы — она зависит как от индивидуальных факторов, так и от социального окружения и доступных ресурсов помощи. Саньял цитирует разных женщин, которые описывают свой опыт насилия в незападных