class="p1">В это время года только один рыболов приезжает на несколько дней, на недельку. Что-то его все нет, но, может, еще появится. Только бы морозы слишком рано не ударили, а то не успеет порыбачить. Хотя он тоже меня избегает. Не знаю почему. Он купил домик на том берегу, с краю. Ключей мне не оставляет, так что внутрь я не захожу. В сезон его не встретишь, домик стоит пустой. Он появляется примерно в это время — рыбу ловит. Впрочем, ловит ли, не поручусь. Утром садится в лодку и отплывает от берега, то на один конец водохранилища, то на другой. С той стороны берега почти недоступные, заросшие камышом, ольхой, терновником. Он заплывет в эти заросли и сидит в лодке до самого вечера. Вечером свет не включает, может, сразу ложится спать, не знаю. Я даже не знаю, вернулся ли он с рыбалки. Не станешь же ходить и спрашивать, поймал он что-нибудь или нет. Если не поймал, тем более неловко ходить и любопытствовать. Могу только сказать, что сам ни разу не видел, чтобы он что-нибудь выловил.

А может, он вовсе и не ловит? Но тогда зачем ему сидеть целый день в лодке? Даже в дождь. Завернется в плащ, капюшон накинет и сидит под дождем в этой лодке. Удочка у него есть. Иногда он ловит на середине водохранилища, тогда она видна. Торчит из лодки, удочка как удочка. Бывает, вытащит ее из воды, поправит что-то, снова забросит — уж наверное, удочка это у него. Но я ни разу не видел, чтобы рыба на крючке билась, когда он вытаскивает. Разумеется, рыба здесь есть. В Рутке была, так почему в водохранилище не быть? Не такая, как прежде, но есть.

Если бы он с берега ловил, можно было бы хоть подойти, спросить: клюет, не клюет? Посмотреть, не дрогнет ли поплавок. Правда, рыбаки не любят, когда кто-нибудь на их поплавок смотрит. Как карточные игроки. Но он — только с лодки. Иногда, если лодка стоит напротив моих окон, я выхожу и сижу на берегу. С берега не поговоришь. Чтобы спросить, клюет или нет, пришлось бы кричать — всю рыбу ему распугаю.

Не знаю. Знаю только, что рыбак. Я даже не знаю, видит ли он меня, когда я сижу на берегу, а он — в своей лодке, посреди водохранилища. Я-то его вижу. Что ж, если вы кого-то видите, то необязательно, чтобы и он вас тоже. Это как со всем прочим. Другое дело, что рыбак должен постоянно смотреть на поплавок — вдруг клюнет...

Бывает, что над водой стоит туман, особенно осенью, как сейчас, целый день стоит, не рассеивается, тогда лодка исчезает в этом тумане, и я иной раз крикну:

— Эй, вы здесь?!

Могу даже пройтись по берегу, окликая:

— Вы здесь? Здесь?

Ни разу он мне не ответил. Чтобы услышать его голос, я один раз даже специально вышел перед рассветом, когда он еще не успел отплыть, и почти скандал ему устроил: почему, мол, он не вытащил лодку на берег? Ночью поднялась волна, цепь гремела, я всю ночь глаз не сомкнул. Он спал, так что, видимо, не слышал. Сказал:

— Извините.

И больше ни слова.

А знаете, я вот вас слушаю, и ваш голос мне немного его напоминает. О, со слухом у меня пока все в порядке. Хоть это осталось от занятий музыкой. Видимо, я когда-то слышал ваш голос. Ну, скажите еще что-нибудь. Все равно что. Интересно, мы сидим, лущим фасоль, я вас слушаю, а заметил только теперь.

Мне всегда казалось, что я любого человека могу по голосу узнать. Не по лицу — лицо меняется. Лицо чаще всего перестает быть на себя похожим. Никогда нельзя быть уверенным, тот ли этот человек, если смотришь на лицо. Но когда голос слышишь, даже из глубины памяти человек всплывает. И потом, лицо можно скрыть под разными гримасами, масками, ужимками, а голос — нет. Словно только голос в человеке от него самого не зависит. А уж по телефону я словно бы все этажи голоса слышу, от самого высокого до дыхания, до молчания. А как же. Молчание — тоже голос. И слова. Просто это слова, так сказать, утратившие веру в себя. По телефону человек говорит всем собой. Может, если бы я услышал ваш голос по телефону, легче было бы вспомнить.

Да, у меня есть телефон, там, в комнате, только он сломан. В ремонт я не обращался, потому что телефон мне, в сущности, не нужен. Кому мне звонить? Некому. А ко мне, если у кого какое дело, сами приедут. Мобильный, говорите, нужен? Зачем? Да, я вижу в сезон, какая от них польза. Все поголовно с мобильниками в руках. Мало кто разговаривает друг с другом, как мы с вами, — все по телефону. Думаете, так ближе? Люди все больше отдаляются друг от друга. Если бы не тишина, которая возвращается сюда на эти несколько осенних да зимних месяцев, не знаю, как бы я выдерживал.

Я даже подумываю, не написать ли в следующем сезоне объявление: мобильные телефоны оставлять в домиках или выключать. Как в костеле, в театре, в концертном зале. Чем это место от них отличается? Тишина тоже может быть костелом, театром, концертным залом.

Только тишина, не знаю, что еще. О, вы себе даже не представляете, насколько могущественна тишина. Если вслушаться — разумеется, в несезон — в это небо, эту воду, в утра, закаты, в ночь, когда полнолуние, пойти в лес, постоять среди деревьев, кустов, трав, на мху полежать. Если бы вы муравьев послушали... Наклониться над муравейником — конечно, осторожно, чтобы не покусали, — все равно что оказаться в межзвездном пространстве и слушать Вселенную. И зачем человеку куда-то лететь?

Иногда я думаю, что, если бы кому-нибудь удалось сыграть эту тишину, получилась бы настоящая музыка. Я? Да что вы. На саксофоне? Это музыка не для саксофона. Иногда я жалею, что не выбрал другой инструмент. Например, скрипку, как меня уговаривал тот учитель в школе. Но я стал играть на саксофоне. Так случилось, так вышло. И потом, под мою музыку, как вы знаете, люди танцевали. Впрочем, теперь и говорить не о чем, я ведь больше не играю.

Хотя, честно говоря, думаю: если бы я не попал в тот оркестр — стал бы вообще играть или нет? Может, так бы все на школе и закончилось. Не знаю, лучше