К другой школе измерителей чистого сходства относятся те, кто называет себя — как уже говорилось, по историческим причинам — трансформированными кладистами. Именно эта группа является основным источником тех самых “оскорблений”. Я не буду, как обычно делают, выискивать ее корни в рядах настоящих кладистов. Если говорить о философии, лежащей в основе их деятельности, то так называемые трансформированные кладисты имеют больше общего с другими измерителями чистого сходства — с теми, кто занимается “фенетикой” или “нумерической таксономией”, которую мы только что обсудили. Всех их объединяет неприязнь к тому, чтобы приплетать эволюцию к таксономической практике, хотя это и не обязательно свидетельствует о враждебности по отношению к идее эволюции как таковой.

Общими для трансформированных и для настоящих кладистов являются многие используемые ими практические методы. И те и другие изначально мыслят категориями ветвящихся деревьев. И те и другие подразделяют признаки на таксономически важные и на бесполезные для систематики. Однако логическое обоснование у такого подразделения в каждом случае свое. Подобно измерителям средних расстояний трансформированные кладисты отнюдь не стремятся к выяснению родословных. Свои деревья они выстраивают не на основании генеалогии, а руководствуясь исключительно сходствами и различиями. Они согласны с измерителями средних расстояний в том, что вопросом, является ли имеющееся распределение сходных признаков следствием эволюционной истории, задаваться не следует. Но если измерители расстояний готовы, хотя бы теоретически, узнать у природы, организована она по иерархическому принципу или нет, то трансформированные кладисты исходят из того, что организована. Это для них аксиома, символ веры: все на свете должно быть систематизировано в виде иерархического ветвления (или, что то же самое, в виде вложенных друг в друга ячеек). А поскольку их ветвящиеся деревья не имеют никакого отношения к эволюции, то не обязательно строить их только для живых организмов. Методы трансформированной кладистики подходят, если верить их сторонникам, для классификации не только животных и растений, но также камней, планет, библиотечных книг и горшков бронзового века. Иными словами, трансформированные кладисты не согласились бы с моей проводившейся выше мыслью, что эволюция — это единственное разумное основание для однозначной иерархической системы.

Как мы уже видели, измерители средних расстояний оценивают, насколько далеко располагается одно животное от другого: большая дистанция означает для них отсутствие сходства, а маленькая — его наличие. И только когда этот своеобразный суммарный показатель сходства уже вычислен, они пытаются представить свои результаты в виде ветвящейся “древовидной” диаграммы, где одни группы входят в состав других. Однако трансформированные кладисты, подобно настоящим кладистам, к которым они некогда принадлежали, сразу же начинают оперировать группами и бифуркациями. Их цель, как и цель настоящих кладистов, состоит — по крайней мере теоретически — в том, чтобы построить все возможные древовидные схемы и выбрать из них самую лучшую.

Но о чем они на самом деле говорят, когда рассматривают каждое возможное “дерево”, и что они имеют в виду под наилучшим? Какому гипотетическому состоянию мира соответствует каждая из диаграмм? Для истинного кладиста, последователя В. Хеннига, ответ на этот вопрос кристально ясен. Каждая из 15 альтернативных схем, которые могут объединить между собой четырех животных, отображает предполагаемую родословную. Из всех этих 15 мыслимых родословных одна и только одна должна быть верной. Предки данных четырех животных действительно существовали в реальности. При допущении, что генеалогическое древо способно ветвиться только дихотомически, мы имеем 15 возможных вариантов истории. Четырнадцать из них наверняка ошибочны. Только один является правильным, то есть соответствующим той истории, которая произошла на самом деле. Из всех 135 135 родословных, какие можно составить для восьми животных, 135 134 должны быть неправильными и только одна — соответствующей исторической правде. Определить, какая именно верна, бывает непросто, но настоящий кладист имеет основания быть уверенным хотя бы в том, что существует не более одного правильного варианта.

Но чему соответствуют 15 (или 135 135, или сколько бы ни было) возможных диаграмм, одна из которых верная, в неэволюционирующем мире трансформированного кладиста? Ничему особенному, как разъяснил мой коллега и бывший студент Марк Ридли в своей книге “Эволюция и классификация”. Трансформированный кладист запрещает себе пользоваться понятием происхождение. “Предок” для него — неприличное слово. Но при этом он настаивает, что его классификация должна обладать таким свойством, как иерархическое ветвление. Но если 15 (или 135 135) иерархически ветвящихся деревьев не представляют собой различные варианты родословной, то чем же, скажите на милость, они являются? Остается только позаимствовать у античной философии невнятные идеалистические представления о том, что мир просто так иерархически устроен и что все на свете имеет свою “противоположность”, свой мистический инь или ян. До чего-то более конкретного дело никогда не доходит. В неэволюционирующем мире трансформированного кладиста абсолютно невозможно делать четкие и ясные утверждения наподобие следующего: “Из 945 диаграмм, которые можно составить для шести животных, верной может быть только одна; все остальные непременно ошибочны”.

Почему слово “предок” является, с точки зрения кладистов, ругательным? Дело (надеюсь) не в том, что они думают, будто никаких предков никогда не существовало. Скорее, это следствие той установки, что предкам нет места в систематике. Пока речь идет о повседневной таксономической практике, такая позиция вполне оправданна. Кладисты никогда не помещают на свои диаграммы предков наряду с реальными животными, хотя традиционные эволюционные систематики иногда и поступают подобным образом. Кладисты всех мастей занимаются строго взаимосвязями между реально существующими, наблюдаемыми в природе животными, предпочитая говорить о родстве, а не о происхождении. И это чрезвычайно разумно. Неразумно только перегибать палку и превращать в табу само понятие “предок”, запрещая говорить о происхождении даже в тех случаях, когда речь идет о фундаментальном обосновании того, почему мы беремся представлять классификацию живых организмов в виде схемы с иерархическим ветвлением.

Самую необычную особенность трансформированной кладистики я приберег напоследок. Некоторым представителям этой школы показалось недостаточным вполне аргументированное убеждение, что эволюционным спекуляциям не место в практических занятиях систематикой, — убеждение, которое они разделяют с занимающимися фенетикой “измерителями расстояний”, — и они хватили через край, придя к заключению, что ошибочна сама эволюция. В такую эксцентричность практически невозможно поверить, но тем не менее некоторые из ведущих “трансформированных кладистов” выказывают открытую враждебность по отношению к самой идее эволюции, а главным образом — к дарвиновской эволюционной теории. Два сотрудника Американского музея естественной истории, Г. Нельсон и Н. Платник, дошли до того, что написали следующее: “Дарвинизм… если вкратце, — это теория, которая была проверена и оказалась ложной”. Я был бы счастлив узнать, в чем заключалась эта “проверка”, а еще любопытнее мне то, с помощью какой альтернативной теории Нельсон и Платник собираются объяснять явления, объясняемые дарвинизмом, в частности сложные адаптации.