Фидель Кастро в тот же день выступил по кубинскому телевидению и сообщил, что в результате этих варварских атак сгорело 19 миллионов арроб сахарного тростника. 21 февраля 1960 года бомбардировке подвергся район Гаваны, где находилась резиденция самого Фиделя Кастро. По счастливой случайности никто не пострадал. 12 мая в 50 милях западнее Гаваны был сбит американский самолет. Позже было установлено, что он должен был тайно вывезти с территории Кубы пять военных преступников.

В общем, американцы давали понять революционному правительству, что решение об интервенции – вопрос ближайшего времени.

4 марта 1960 года случилось событие, ставшее, по сути, точкой отсчета до разрыва американо–кубинских отношений. Правительство Кубы обратилось к нескольким европейским странам с просьбой о поставках оружия для оснащения своей армии. Бельгия и Франция, несмотря на серьезное давление, оказываемое на них американцами, продолжали выполнять контракты, заключенные еще с режимом Батисты, и снабжать кубинцев оружием. 4 марта французское судно «Ле Кубр» с бельгийским оружием на борту пришвартовалось в Гаванском порту. Во время разгрузки на судне раздался сильнейший взрыв. Как позже установило следствие, сначала взорвалась мощная бомба, пронесенная на борт. Она сработала как детонатор, и один за другим стали взрываться контейнеры с оружием. Судно пришвартовалось как раз у причала, рядом с которым находилось много домов и контор. В результате погиб 101 человек – бельгийцы, французы и кубинцы.

Похороны жертв трагедии вылились в мощную акцию протеста против диверсий и террора, который развязали противники революции. 6 марта на траурном митинге из уст Фиделя Кастро впервые прозвучал самый знаменитый лозунг кубинской революции, которым отныне всякий раз будут заканчиваться его выступления: «Patria o Muerte!» – «Родина или смерть!» Фидель заявил, что это преступление не могло быть подготовлено на Кубе, оно задумано за границей, что американские посольства в Англии и Бельгии, а также в других странах предпринимали все меры, чтобы эти страны не продавали Кубе оружие и боеприпасы[339], желая тем самым помешать кубинскому правительству укрепить обороноспособность Острова свободы.

Ответ американцев на обвинения Фиделя последовал незамедлительно. Сначала госсекретарь США Кристиан Гер–тер на встрече с временным поверенным в делах Кубы в США Паттерсоном заявил, что США не несут никакой ответственности за взрыв на Кубе[340]. А 15 марта Фиделю была вручена нота протеста по поводу его заявления о причастности к делу Соединенных Штатов. Следом американский Госдеп отказал в выдаче лицензий американским фирмам на продажу Кубе вертолетов «ввиду политической напряженности».

В беседе с Александром Алексеевым Фидель сказал, что в ближайшее время американцы могут провести целую серию акций против революционного правительства и лично него: террористический акт, вторжение, введение экономических санкций и разрыв дипломатических отношений. Могут устроить провокации против кубинских граждан или американских кораблей. Фидель напомнил, как в 1898 году американцы, ища формальный повод для объявления войны испанцам, взорвали собственный корабль «Мейн», на борту которого находилось 250 моряков[341].

Именно после этого взрыва Фидель Кастро, образно говоря, повернулся в сторону Москвы.

И тут решающую роль сыграло его знакомство с Александром Алексеевым (Шитовым), офицером КГБ СССР, работавшим под прикрытием корреспондента ИТАР—ТАСС. Алексеев, который прибыл в Гавану 1 октября 1959 года, стал своего рода главным посредником между правительством Кастро и советскими властями в процессе восстановления разорванных при Батисте советско–кубинских отношений. После Николая Леонова, познакомившегося с братьями Кастро еще в Мексике в 1955 году, Александру Алексееву предстояло не просто наладить контакт, но и развивать отношения с кубинскими руководителями. Для многих из них он стал настоящим другом.

Именно Алексеев, с присущей классным разведчикам прозорливостью и находчивостью, разглядел феномен Кастро. Используя свой собственный канал связи в Гаване, он сумел убедить свое руководство на Лубянке, а затем и Кремль в том, что с Фиделем Кастро не просто можно, а нужно подружиться, и как можно скорее.

Но обо всем по порядку. В Москве в 1959 году ничего толком не знали ни о Фиделе Кастро, ни об истинных целях кубинской революции. Информация, поступавшая по каналам межпартийной информации от членов НСП, была тенденциозной и отражала мнение обиженных при распределении постов в новом правительстве кубинских коммунистов. «…Смутное представление у нас было перед моим отъездом на Кубу как о самом характере кубинской революции, так и о ее руководителях. Информация о Кубе к нам поступала тогда только от буржуазных, в основном американских агентств, и не позволяла дать правильную оценку происходящим событиям»[342], – вспоминал Александр Алексеев.

Советского разведчика одолевали сомнения. «Все же я не знал, чему верить, а чему нет. Ведь я, как и все, кто хоть немного знает историю Латинской Америки, привык к происходящим там частым государственным переворотам, именуемым революциями, в результате которых не случалось по сути дела никаких социальных перемен радикального характера. Новые правительства, приходившие на смену свергнутым, несмотря на свои широковещательные обещания, проводили ту же политику защиты интересов местной олигархии и продолжали свой путь в упряжке американского империализма.

Правда, тенденциозный, враждебный Кубе характер информации, лживость которой была очевидна, давал повод думать, что на Кубе совершена такая революция, которая не походила ни на один из многочисленных латиноамериканских переворотов. Для того чтобы правильно понять характер кубинской революции, требовались встречи с кубинским руководством и прежде всего с Фиделем»[343].

Однако сначала Алексеев познакомился не с Фиделем, а с Эрнесто Че Геварой, который тогда руководил отделом индустриализации в ИНРА. Эта встреча состоялась 12 октября 1959 года в два часа ночи. Такое время не удивило советского представителя: он уже знал об «особом графике» работы кубинских руководителей.

«Беседа с Че была для меня большим откровением. Он рассуждал как марксист–ленинец. По всем вопросам наши мнения совпадали, – вспоминал Александр Алексеев. – Че был первым из кубинских руководителей, который сказал тогда, что для завоевания полной свободы и независимости страны от американского империализма у Кубы есть только один путь – путь строительства социалистического общества и сотрудничества с Советским Союзом и другими социалистическими странами. В обстановке антикоммунистического психоза, нагнетаемого реакционной прессой, Че не считал возможным афишировать свои взгляды, но в работе он твердо придерживался своих принципов»[344].