Давно стемнело. Заканчивался день 21 июня. Доехали мы с С.К. Тимошенко до подъезда наркомата молча, но я чувствовал, что и наркома обуревают те же тревожные размышления (тревожные мысли. 3-е — изд.)463. Выйдя из машины, мы договорились через десять минут встретиться в его служебном кабинете»464.

Как и в случае с описанием происходившего в мемуарах Г.К. Жукова, отмечается такое же несовпадение с реальными событиями второй половины 21-го в воспоминаниях наркома ВМФ об этом дне. «Даже в канун войны, 21 июня 1941 года, — вспоминает Кузнецов в «Крутых поворотах. Из записок адмирала», — я не был вызван никуда в правительство, а только вечером был приглашен в кабинет к Тимошенко, который информировал меня (и не больше) о том, что возможно наступление немцев в эту ночь. Судя по тому, что делалось в его кабинете, указания были здесь получены еще днем, но флот никто не считал своим долгом даже поставить в известность»465.

Более подробно последний день мира освещен Кузнецовым в мемуарах под названием «Накануне»:

«Субботний день 21 июня прошел почти так же, как и предыдущие, полный тревожных сигналов с флотов…

Снова оставшись один, я позвонил Наркому обороны. — Нарком выехал, — сказали мне. Начальника Генерального штаба тоже не оказалось на месте. Решил связаться с флотами. Поговорил сначала с командующим Балтийским флотом В.Ф. Трибуцем, затем с начальником штаба Черноморского флота И.Д. Елисеевым, с командующим на Севере А.Г. Головко. Все были на местах, все как будто в порядке. Командные пункты развернуты, флоты уже в течение двух дней поддерживают оперативную готовность № 2466. На берег отпущено лишь ограниченное число краснофлотцев и командиров. В Севастополе, в Доме флота, идет концерт, но в штабах и на командных пунктах работа не ослабевает. Бдительно следят за обстановкой, докладывают обо всем замеченном наблюдатели. Так, дежурный по штабу Черноморского флота подметил, что немецкие транспорты, которые обычно в эти часы находились в море, вдруг исчезли, укрылись в болгарских и румынских портах.

С некоторым облегчением я подумал: раз командующие на местах, они сумеют, если понадобится, быстро сориентироваться. Но почему нет никакой информации сверху? Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в повышенную готовность. Генеральный штаб по своей линии таких мер не принимает, и нам не говорят ни слова.

В 20.00 пришел М.А. Воронцов, только что прибывший из Берлина.

В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.

— Так что же все это означает? — спросил я его в упор.

— Это война! — ответил он без колебаний»467.

В середине июня 1941 г. М.А. Воронцов был вызван в Москву для личного доклада наркому Н.Г. Кузнецову. 19 июня Воронцов получил разрешение немецких властей на выезд из страны, и 20 июня пересек советско-германскую границу. 21 июня 1941 г. он прибыл в Москву и доложил об обстановке в Германии наркому ВМФ. Вызов военно-морского атташе в Центр в ожидании германской агрессии не может быть оправдан никакими соображениями.

Если даже допустить, что адмирал не был в кремлевском кабинете вечером 21-го, то почему он не изыскал возможность доложить (хотя бы наркому обороны или НГШ, а такая возможность имелась) об убежденности капитана 1 ранга М.А. Воронцова о неминуемости нападения Германии на Советский Союз и повлиять на принятие решения о переводе войск в полную боевую готовность.

Маловероятно, что в тот день с 19.05. по 20.15 В.И. Сталиным был принят совсем другой Кузнецов, Алексей Александрович, второй секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б).

Нарком ВМФ не мог не быть в кабинете у Сталина с 19.05–20.15. И ни как не мог заслушать доклад капитана 1 ранга Воронцова в это время у себя в кабинете (в 20.00).

Удивительно, но в более ранних воспоминаниях Н.Г. Кузнецова, датированных 1965 годом, отсутствует не только посещение им И.В. Сталина 21 июня, но и встреча в этот день с военно-морским атташе в Берлине М.А. Воронцовым:

«В дни, когда из разных источников поступали сведения о приготовлении фашистской Германии к нападению на Советский Союз, я получил телеграмму военно-морского атташе в Берлине М.А. Воронцова. Он уже докладывал о сроках нападения на Советский Союз. Это донесение не являлось каким-то открытием среди множества других не менее достоверных данных и только лишний раз подтверждало вероятность нападения. Я приказал немедленно проверить получение этой телеграммы Сталиным. Мне было доложено, что телеграмма не получена. …

Последний раз накануне войны я видел Сталина 13 или 14 июня (согласно журнала записей лиц, принятых И.В. Сталиным, Н.Г. Кузнецов в предшествовавший 21 июня раз был принят 11 июня с 21.55 до 22.55; в это же время одновременно с ним зашли и покинули кабинет С.К. Тимошенко, Г.К. Жуков и член Военного совета Прибалтийского особого военного округа П.А. Диброва. — М.А.). Я тогда доложил ему о последних разведданных с флотов, проводимом учении на Черном море и фактическом прекращении поставок немцами для крейсер «Лютцов». Никаких вопросов о готовности флотов или указаний в связи с возможным нападением Германии с его стороны не было. «У вас все?» — обратился он ко мне. Все присутствующие посмотрели в мою сторону; дескать, не задерживай. Я быстро вышел из кабинета. Мне очень хотелось еще доложить о том, что немецкие транспорты покидают наши порты, и спросить, не следует ли ограничить движение советских торговых судов в водах Германии. Но мне показалось, что мое дальнейшее присутствие здесь явно нежелательно. На следующий день я был на приеме у В.М. Молотова. Он разрешил несколько текущих вопросов. В конце беседы я все-таки доложил свое мнение о подозрительном поведении немцев и, как самый веский аргумент, показал график движения немецких торговых судов. Он высказал ту же точку зрения на возможность войны, которую раньше высказывал А.А. Жданов: «Нужно быть глупцом, чтобы нападать на нас».

Задумываясь сейчас над поведением Сталина и его ближайших помощников, я склонен сделать вывод, что они до последнего момента не верили в возможность нападения Гитлера. Сталина нервировали и злили настойчивые доклады (устные и письменные) об ухудшении отношений с Германией. Он все резче отметал факты и доводы»468.

Устный доклад Воронцова наркому состоялся 21 июня (возможно, до вызова в Кремль до 19.00, или после возвращения Кузнецова из Кремля после 20.00). Ясно, одно, что ничего требующего безотлагательной реакции наркома доложено не было. Так, что же доложил военно-морской атташе при посольстве СССР в Германии