- И когда ты, знатнейшая из женщин, - заключил он по дороге, - узнаешь о моем содействии твоему триумфу, то я буду просить тебя о покровительстве и ходатайстве перед Клавдием, благодаря которому я, наконец, смогу получить власть над второй половиной Иудеи, сейчас принадлежащей Ироду, моему брату.

- Употреби свой авторитет в наших интересах, и можешь быть уверен в благорасположении Клавдия к тебе и к твоим замыслам. Это я тебе гарантирую. Поверь, Агриппа, душа моего супруга подчинена мне и никогда не избавится от моей власти.

- О, я это знаю! Позволь же мне уйти, а завтра ты увидишь результат моих действий.

Достигнув такого соглашения, Агриппа распрощался с Мессалиной. Для нее же потянулись долгие часы ожидания. Часы, которые ей показались вечностью, ибо еще ничего не было решено окончательно: судьба империи все еще колебалась на весах строгих небесных судей, не спешивших склониться в ту или в другую сторону. И оставалось только ждать и надеяться, Что ж, в конце концов, пусть будет так, как захотят боги! Завтра все встанет на свои места! И уже раннее утро принесло Мессалине добрую весть! На площади республиканцы с каждой минутой теряли опору. Сенат дрогнул и начал раскалываться. Только Кассию Херее и Корнелию Сабину с их бесхитростным, но могучим красноречием еще удавалось поддерживать свободолюбивые желания в душах своих сторонников, уже готовых поддаться на уговоры слабых и безвольных.

В третьем часу к Клавдию прибыли посланцы сената, которые скоро убедились в том, что преторианцы и их избранник намерены идти до конца. Поэтому гостям не оставалось ничего иного, как устами Верания - трибуна плебеев - сказать, что они боятся возникновения гражданских беспорядков в городе. Чтобы их не допустить, трибун попросил успокоить гвардейцев до тех пор, пока сенат не скажет свое слово.

По совету Калисто и Мессалины Клавдий отверг эти просьбы. А в это время Агриппа, приглашенный в сенат, явился туда и, воздав должное похвальному желании) отцов города, решившихся восстановить республиканские формы правления, призвал патрициев подумать о том, как именно они будут противостоять огромному войску преторианцев, готовых оказать вооруженное сопротивление их замыслам. Стремясь принести пользу августейшему римскому сенату, - сказал глава иудеев, - он предлагает не спешить с постановлением, которое будет иметь чрезвычайно важные последствия для их народа. Пусть благоразумные сенаторы дадут себе отчет в том, какие волнения начнутся в Риме, если они сделают хоть один неверный шаг. Нельзя забывать о том, что Клавдия поддерживают и плебеи, и школы гладиаторов, и солдаты, пришедшие ему на подмогу из Остии, и германские телохранители, а кроме них, еще и шестнадцать монолитно сплоченных преторианских когорт. Если допустить возникновение гражданских беспорядков, то кровопролитие будет столь же неизбежно, как и падение сената, бессильного перед могучим войском. Оно же без труда справится как с наемниками, набранными среди трусливых рабов и плебеев, так и с четырьмя когортами, сохраняющими преданность Херее и Сабину [VI].

Слова Агриппы переполошили большую часть сенаторов. Было решено, что несколько отцов города во главе с ним снова отправятся к Клавдию и попробуют спасти город от назревающей междоусобицы.

А между тем Калисто, Квинтилия, Нарцисс, Полибий и Паллант ходили по самым населенным кварталам, где с помощью центурионов и торговцев гладиаторами вербовали вигилиев, атлетов и борцов, готовых за немалое вознаграждение вступить в ряды сторонников Клавдия.

Весь день 25 января продолжались переговоры консулов с сенаторами - с одной стороны, и Клавдия с преторианцами - с другой. Но при этом лишь центурионы, исполнявшие тайный указ Мессалины, развивали свою деятельность в когортах Хереи и Сабина. Плоды их активной пропаганды показали себя на рассвете 26-го, когда, забрав свои знамена из курии, эти когорты изъявили желание уйти и присоединиться к их товарищам по оружию в лагере претория. На их пути встали Херея, Сабин, Папиний и Луп, попытавшиеся обратиться к солдатам с речью, но те подняли крик:

- Мы хотим единоличную власть над собой!

- Желаем императора!

Вспыхнув от негодования, Херея не удержался от грубости и назвал их жалкими, презренными, трусами. Они получат то правление, которого заслуживают. Он сам дает им императора: не Клавдия, потому что, если тот достигнет верховной власти, то он сам, Херея, убьет его, не перенеся стольких трудностей и столько крови, пролитой ради безвольного, жирного борова, вставшего на месте безумца [VII]. Они хотят единоначалия? Они желают императора? Что ж, пусть они выберут того, кто достоин и их, и сената? пусть примут единовластие какого-нибудь ничтожного плебея, пусть назначат над собой возницу Евтиха! [VIII] Но преторианцы уже не слушали ни глумлений Хереи, ни угроз Сабина, ни уговоров Лупа и Па-пиния. Они маршировали в сторону Эсквилина, где вскоре присоединились к своим соратникам, присягнувшим Клавдию.

Это происшествие настолько перепугало сенаторов, что они толпами повалили в лагерь претория, надеясь вымолить прощения у Клавдия. И тому пришлось употребить весь свой авторитет, чтобы отговорить гвардейцев от немедленной расправы над ними.

Кроме того, Клавдий обратился к беглецам с речью, уверяя их в своей человечности и благорасположении. Он не удивился тому, что сенат не захотел подчиняться воле одного-единственного человека, ведь его предшественники, действительно, немало притесняли отцов города. Однако он будет править милосердно и приложит все силы к тому, чтобы для его родины настали добрые времена. И тогда, под всеобщие аплодисменты Клавдий был поднят на плечи преторианцев и вместе с курульным креслом, на котором он сидел, тотчас был отнесен к триумфальной повозке, дожидавшейся его у главных ворот лагеря. По желанию солдат Мессалина заняла место рядом с супругом. Так, с почетом, подобающим победителю, новый император прибыл на Палатинский холм. Там сразу состоялась непродолжительная беседа Клавдия с главными сенаторами, а также с консулами Гнеем Сенцием и Марком Помпонием. Нужно было решить судьбу убийц Гая Цезаря. Во время их встречи большинство патрициев поддержало предложение Мессалины о том, чтобы простить всех, кроме двоих трибунов, а именно, Кассия Херея и Юлия Лупа, которые, как зачинщики беспорядков, были приговорены к смерти. Услышав эту новость, Херея горько усмехнулся, а Луп впал в отчаяние. Тогда Корнелий Сабин отправился к императору и спросил, что он собирается делать с ним.

- О, что за вопрос! - добродушно воскликнул Клавдий. - Разумеется, собираюсь сохранить тебе жизнь и звание трибуна преторианцев!

- B убить Кассия Херею, моего друга и брата по великим свершениям, благодаря которому ты стал императором и который был доблестнее всех душой, мыслями и поступками? О, как плохо ты меня знаешь! Я презираю тебя, равно как и жизнь, которую ты хочешь подарить мне!

С этими словами он удалился, отправившись вслед за кортежем, сопровождавшим Херею на казнь.

Когда конвой прибыл к назначенному месту, находившемуся за Эсквилинскими воротами, Кассий Херея, суровый, как всегда, снял тяжелый шлем и, повернувшись к солдату, который должен был отрубить ему голову, спросил: