Утром 19 декабря мы уже были в Лукомле. Для штаба мы выбрали добротный дом недалеко от моста через речку Лукомку, в котором жил со своей семьей местный фельдшер Ружинский. Это был бравый, полный мужчина в возрасте 50 лет, а его хозяйка оказалась очень гостеприимной женщиной. С ними вместе жила их дочь с внучкой, которой было около трех лет. Девочка сначала очень дичилась нас, а потом мне с ней удалось подружиться. Хозяин дома нам рассказал, что их зять, по национальности еврей, в первые же дни войны ушел на восток и где-то пропал. Поэтому они очень боятся, как бы кто из соседей не выдал немцам их внучку как дочку еврея. Когда в Лукомле стояли немцы, то они прятали ее где-то чуть ли не в подвале дома, поэтому она так и дичится всех посторонних людей.

Дом Ружинских был большой, разгороженный на несколько небольших комнат. В прихожей на большом сундуке расположился я, а в соседней комнате через зал за дощатой перегородкой поместился командир со своей женой Шурой. Им хозяйка этого дома любезно предоставила свою кровать. Сами же они разместились в своей маленькой комнате около кухни. Мы узнали от хозяина дома, что у них на берегу речки под обрывом стоит баня, настоящая русская баня. Мы так давно по-настоящему не мылись, поэтому хозяин нам истопил баню, и мы с большим наслаждением попарились и отмылись в ней.

Весь наш отряд расквартировался на южной стороне Лукомля, а шестой отряд на северной. Согласно приказу Гудкова командир отряда Агапоненко был назначен комендантом Лукомльского гарнизона.

Кругом Лукомля была открытая местность. Лес виднелся только далеко на горизонте. На юго-западе, примерно в километре от него, находилось большое Лукомльское озеро. За ним был большой лес. На север от Лукомля, по дороге через Почаевичи, километрах в 16, был большой гарнизон противника в Чашниках, а северо-западнее, в 35 километрах, город Лепель, узел шоссейных дорог, где находился очень большой немецкий гарнизон. Таким образом, два отряда находились на переднем крае обороны нашей зоны. Правда, на севере от нас стояло несколько отрядов Чашнинской бригады «Дубова».

На другой день мы с Агапоненко обошли со всех сторон этот большой населенный пункт. Наметили, где нужно поставить посты. Посмотрели на засыпанные снегом кое-где имеющиеся на задворках домов одиночные окопы. Как мы установили, кроме этих окопов других каких-либо оборонительных сооружений здесь не было. Держать оборону, в случае нападения гитлеровских карателей, было бы очень затруднительно, тем более что у нас был довольно малочисленный гарнизон из двух неполных отрядов. Мало того, после боев по обороне Череи запас патронов у нас был минимальный, а пополнения боеприпасами пока не предвиделось.

— Да, комиссар, гарнизон нам достался очень уязвимый и неудобный для обороны, — заявил Агапоненко.

— Надо нам хоть эти, имеющиеся здесь окопы освободить от снега и распределить их между партизанами. Так, чтобы на случай тревоги все знали свои огневые точки, — предложил я.

— А куда нам придется отходить, если не выдержим натиска фашистов? — спросил Агапоненко. — Кругом чистое поле. Если на запад к лесу, то придется отходить по льду озера, которое сейчас покрыто белым снегом, или в лучшем случае по его северному берегу по льду. Но это тоже не лучший выход из положения.

С тяжелыми мыслями мы вернулись в нашу штабную избу. А в это время в штабе нас уже поджидал командир хозвзвода Егоров В., который, увидев нас, доложил, что в отряде кончились запасы продовольствия и нужно ехать на заготовку.

Следует сказать, что с заготовкой продовольствия теперь дело совсем усложнилось, так как с переездом в Лукомль мы еще больше удалились от тех деревень, где обычно заготовляли продовольствие. Поэтому, услышав заявление Егорова, Агапоненко приказал организовать группу из шести партизан и направить ее в сторону Бобра и Крупок. В эту группу во главе с командиром взвода Михаилом Палашом вошли товарищи из хозвзвода, а также они взяли с собой полицая, который в боях под Череей был взят в плен Захаровым и который согласился вступить в ряды партизан.

— Вы там проверьте, как он будет себя вести на деле, — напутствовал Агапоненко при отъезде командира взвода Палаша.

— Все будет сделано, товарищ командир! — обещал Палаш.

Этот полицай был все время у нас под наблюдением. Мы пока еще его ни разу не посылали на задания и присматривались к нему. Палаш, во взводе которого находился этот человек, все время нам докладывал, что он совсем какой-то нелюдимый и неразговорчивый человек, все время что-то думает и на вопросы отвечает невпопад. Нам так и не удалось узнать, кто он такой, где родился и жил до войны, где его родители. А иногда он как-то делает со злостью все то, что мы ему поручаем. Что-то он ему не особенно нравился. Мы не особенно верили рассказам Палаша. Думали, что этот полицай в силу каких-то недостатков не понравился Палашу, и у него возникла неприязнь к нему.

Прошло четыре дня после отъезда нашей продовольственной группы. На пятый день вернулся Палаш со своими товарищами. В санях у них лежали заготовленные продукты, а на одних из них с крепко связанными руками и ногами лежал этот полицай.

— Что случилось? — с тревогой спросил Агапоненко.

— Товарищ командир! — доложил Палаш. — Этот полицай самый настоящий шпион, который был заслан к нам в отряд от немцев.

— Как вы это узнали, Палаш?

— Он чуть было не убил меня в Черее.

— Как это случилось, расскажи мне подробно.

И Палаш вместе со своими товарищами рассказал следующее:

— Вчера мы после удачной заготовки продуктов решили остановиться на ночлег в Черее, у своей старой хозяйки, где мы стояли раньше, когда обороняли Черею. Во время заготовок продовольствия мы также агитировали жителей деревень о сборе денег и облигаций в фонд помощи Красной Армии. Один из очень богатых мужиков денег нам наших советских не дал, но притащил вот этот мешок, набитый доверху старинными царскими бумажными деньгами, и вдобавок дал нам несколько бутылок самогона. Так вот, в Черее мы вчера выпили этой самогонки, и наш полицай опьянел. Он как-то весь сразу изменился, глаза у него засверкали, как у зверя. Вдруг он встал из-за стола, схватил свой карабин и стал целиться в меня. Ребята повскакивали со своих мест, и кто-то из них толкнул карабин. Прогремел выстрел. Пуля, не зацепив меня, попала в стену дома. Полицай, не выпуская из рук карабина, продолжал буйствовать и кричать диким голосом: «Вы все гады! Вместе с вашими командирами и комиссарами вас, бандитов, всех нужно стрелять, вешать всех! Вы думаете, что я у вас служить буду! Я — партизан! Ха! Ха!» Мы его еле-еле связали и привезли сюда.

Остальные партизаны, которые были вместе с Палашом в этой группе, наперебой подтвердили все, что произошло у них там в Черее. Мы были вынуждены пригласить из штаба бригады Захаревича С. А. и передали ему этого полицая для дальнейшего расследования.

Через неделю он под силой улик был вынужден признаться Захаревичу, что был специально послан немцами для внедрения в одну из партизанских бригад с целью разведки численности отрядов бригады, их вооружения и дислокации по деревням партизанской зоны. Захаревич написал свое заключение о шпионской деятельности и измене Родине этого полицая. Приговор о расстреле этого изменника и шпиона был подписан Гудковым Н. П. В один из последних дней декабря 1943 года на Лукомльском кладбище, среди могил, были построены партизаны наших двух отрядов. Под усиленным конвоем на кладбище был приведен этот полицай. Он стоял без головного убора перед нашим строем. Я зачитал следственное заключение и приговор о расстреле. Агапоненко приказал полицаю снять сапоги, так как у нас в отряде еще было довольно плохо с обувью и сапоги изменника могли пригодиться кому-нибудь из наших партизан, обутых в лапти. Расстрелять изменника должны были наши братья Короткевичи. Полицай сел на одну из могилок и начал не спеша снимать сапоги. Он, видно, что-то задумал и не спешил с этим делом. И вдруг, когда он снял второй сапог, подбросил его вверх и громко крикнул: