себя самосожжению на Капитолийской площади, а Горчакова просит выполнить его задачу в Баньо-Виньони…

Пройти из конца в конец бассейна с зажженной свечой оказывается трудной задачей. Эта сцена снята одним девятиминутным планом – Горчаков зажигает свечу – образ души, она гаснет, он зажигает ее, осторожно шагает, оберегая огонек, она гаснет… Здесь очень хочется прочитать вслух стихи Арсения Тарковского:

«Я свеча, я сгорел на пиру. Соберите мой воск поутру, И подскажет вам эта страница, Как вам плакать и чем вам гордиться, Как веселья последнюю треть Раздарить и легко умереть, И под сенью случайного крова Загореться посмертно, как слово».{184}

В конце пути Горчаков падает – ему плохо с сердцем. Мы не знаем его финальной судьбы, но в последнем кадре мы видим Горчакова на фоне его деревенского дома в России – под открытым небом собора Сан-Гальгано в Тоскане… (Рисунок 208).

К весне 1983 г. у Тарковского созрело решения не возвращаться в СССР, как минимум, в течение нескольких лет. Закончив «Ностальгию» и убедившись в ее международном успехе, Андрей Тарковский написал историческое письмо Филиппу Ермашу: 

Рисунок 208. Кадры из фильма Андрея Тарковского «Ностальгия» – «Я свеча, я сгорел на пиру…»

«…Если на работу над картиной в среднем уходит около года плюс время для написания сценария, то из этих 22 лет в течение 16 лет я был без работы. Тем не менее Госкино успешно торгует моими картинами за границей, в то время как я часто не знаю, чем кормить свою семью…

…Все свои силы, все свое умение, все свои способности я отдавал советскому киноискусству. По мере своих возможностей я всегда старался увеличить его славу и влияние повсеместно. Выезжая в зарубежные командировки, я всегда и везде отстаивал интересы советского кино…

…За всю мою двадцатилетнюю деятельность у себя на Родине я не получил ни одной награды, премии, не участвовал ни в одном советском фестивале. Это ли не показатель истинного Вашего отношения к моему многолетнему и, уверяю Вас, нелегкому труду! Когда мне исполнилось 50 лет, никто из официальных кинематографических кругов даже не вспомнил о моем существовании. Когда я лежал с инфарктом – никто не навестил меня ни разу…

…Прошу Вас считать это письмо официальным документом (копию его я сохраню), в котором режиссер «Мосфильма» Андрей Арсениевич Тарковский, доведенный до крайней черты травлей его Госкино СССР, обращается к его председателю Филиппу Тимофеевичу Ермашу с просьбой предоставить ему, его жене Ларисе Павловне Тарковской, его теще Анне Семеновне Егоркиной и его сыну Андрею Тарковскому (10 лет) советские паспорта с правом временного проживания в Италии сроком на 3 года для работы по своей специальности…

…я остаюсь верным своей Родине как советский художник и советский человек, который не только не мыслит принести какой бы то ни было ущерб в идейном смысле, но намерен даже усиливать по мере своих сил и возможности значение советского искусства на международной культурной арене…».{185}

Вопрос о работе Тарковского за границей под эгидой Госкино так и не было решен, не в последнюю очередь – из-за очередной смены власти (смерти Юрия Андропова). 10 июля 1984 г. Андрей Тарковский на пресс-конференции в Милане объявил о том, что остается на Западе, и стал «невозвращенцем». В СССР прекратили говорить о нем и показывать его фильмы.

Тарковскому оставалось 3,5 года жизни и один фильм, который он заканчивал уже смертельно больным. Этот фильм, «Жертвоприношение», Тарковский снимал в Швеции, на острове Готланд, по собственному сценарию, со Свеном Нюквистом – постоянным оператором Бергмана.

План фильма сложился у Тарковского еще в 1982 г., перед началом его работы в жюри Венецианского кинофестиваля:

«5 сентября Венеция, Hotel «Excelsior»

Оформился план «Двое видели лису»:

I. Прогулка.

II. Объявление войны.

III. Молитва. Обет. Разговор с Богом (Монолог).

IV. Снова мир.

V. Пожар. (Он сжигает свой дом.)

VI. В больнице. (Я сошел с ума или не сошел?) Была же объявлена война?»{186}

Лейла (Алла) Александер-Гаррет, переводчица, работавшая с Тарковским практически на всех стадиях производства «Жертвоприношения», указывает на свидетельства современников и цитаты из более полных зарубежных изданий «Мартиролога», говорящие о том, что исходный замысел «Двое видели лису» был сформулирован в 1970 г., в течение 1981 г. Тарковский пытался работать над ним (под названием «Ведьма») с А. Стругацким, после чего разрабатывал проект уже самостоятельно.{187} Сценарий фильма Тарковский написал зимой 1983–1984 гг. Позже Тарковский говорил об идее «Жертвоприношения» следующее:

«…если мы не хотим жить, как паразиты на теле общества, питаясь плодами демократии, если мы не хотим стать конформистами и идиотами потребления – то мы должны от многого отказаться……Мы охотно возлагаем вину на других, на общество, на друзей, только не на себя. Напротив: особенно охотно мы учим других, зачитываем доклады о том, как нужно действовать, хотим стать пророками, не имея на это никакого права, ибо меньше всего мы заботимся о себе и не следуем собственным советам……Лишь когда знаешь, что готов пожертвовать собой, можно добиться воздействия на общий процесс жизни, по-другому не выйдет. Цена – это, как правило, наше материальное благосостояние. Нужно жить так, как говоришь, дабы принципы перестали быть болтовней и демагогией».{188}

Итак, когда начинается мировая война, главный герой фильма, Александр (Эрланд Юзефсон), обещает богу принести в жертву все самое дорогое – дом (!), семью и сына – если война закончится. Во сне он видит ужасы войны – как обезумевшая толпа мечется по Свеавеген, центральной улице Стокгольма.

А когда он просыпается, война заканчивается. Да не приснилась ли она ему? Но даже если и приснилась – обещание, данное богу во сне, остается обещанием богу. Александр сжигает свой дом – это и есть жертвоприношение (Рисунок 209). 

К концу 1985 г. Тарковскому был поставлен диагноз – рак легких. В начале 1986 г. по прямому указанию нового руководителя СССР Михаила Горбачева к Тарковскому во Францию, где он проходил лечение и занимался постпродакшном фильма, выпустили его младшего сына, Андрея.

За «Жертвоприношение» Тарковский получил свой второй Гран-при Каннского фестиваля. Это был последний фильм «скучного» режиссера, который не вторгался в душу зрителя, а требовал от него внутренней работы, вглядывания, вчувствования в свои фильмы, великого художника, который довел до совершенства свое умение показывать в кино то, что нельзя показать ни в каких других видах искусства.

«Прежде всего кино – это произведение, невозможное ни в каком другом виде искусства. То есть кино – это лишь то, что можно создать при помощи кино и только кино».{189}