Йошиока стоял рядом с бункером и видел, Как умирала девочка. Несмотря на свое азиатское происхождение, он не особенно сочувствовал бедам Азии. Мать его приехала в Штаты из Хиросимы. Но как американец он любил детей и потому сейчас отвернулся с застывшим лицом. Жизнь не обучила его риторике, но Йошиока пообещал себе думать о другом. К сожалению, это ему не удалось, так как через три пятницы, спрыгнув с пыльного армейского грузовика, сержант флегматично заметил: «Там мина» — и вытянул вперед руку, чтобы задержать своих солдат. Да, вытянул вперед руку… вытянул руку… вытянул… Через три пятницы при взрыве мины Йошиока получил точно такое же ранение в затылок, как и погибшая вьетнамская девочка. Сержант, задевший проволоку, погиб; негр-спец, который нашел девочку, погиб; изрешеченный осколками ловец аллигаторов Ньюмэн попал в госпиталь. «Йокосока покойник», — говорили солдаты на каучуковой плантации, перевирая его фамилию, не зная, что он еще лежит в Сайгоне на госпитальной койке: выбритый затылок стягивают грубые франкенштейновские стежки, угри на лице покрыты кровью, кровь пузырится на губах, подошвы ног желтовато-белые, голова мотается, как будто он что-то пытается отрицать, рука колотится о бедро, простыня придерживает его содрогающееся тело, в него вливается прозрачная жидкость из сосуда, висящего над койкой, из него капает коричневато-желтая жижа, ефрейтор-медик отгоняет мух и вакуум-насосом отсасывает из него жидкости, медсестра из племени навахо из скромности прикрывает его чресла простыней, врач наклонился к нему и шепчет в ухо: «Боб, ты в госпитале. Придется немного поваляться. Мы отправим тебя на самолете…»

Рядом с койкой Йошиоки стоит детская кроватка, а в ней щенок, мягкая тряпичная игрушка «в горошку» и двухлетняя девочка-вьетнамка, которую прооперировал тот же утешающий Йошиоку хирург. Он устранил у ребенка врожденный дефект, волчью пасть. Руки малышки сдерживают полоски пластыря, не давая ей трогать болезненный участок лица.

Суббота — по плану последний день операции, и пятьдесят дней минуло с того дня, когда Миллет сказал: «У меня дома жена и трое детей». Роте М нечем заняться. Народ прогоняет сквозь стволы винтовок небольшие ватные квадратики. Демирджян отмахнулся: «Я только вчера ее чистил». Он сидит со спецом на травке, повернувшись к подразумеваемым Чарли-коммунистам спиной. Они заняты решением кроссворда в «Старз энд страйпс».

— Прозвище Афины? Интересно, — бормочет Демирджян.

— Помещение в гареме? — парирует спец.

— Десять по вертикали?

— Девять по вертикали.

— Десять по вертикали — женское имя? Энн.

— Нет, девять по вертикали.

— Девять по вертикали — помещение в гареме?

— Вроде спальни?

— Девять по вертикали — что? — задает Демирджян вопрос в воздух.

Салливэн погружен в чтение. «Неразгаданные тайны убийства президента Кеннеди». Руссо растянулся на траве. Любимый охотничий нож его исчез в зарослях, как Экскалибур в озере. Его мучает горечь утраты, мучает жара. Лежа под кокосовой пальмой, он признается товарищам по оружию в своем допризывном возрасте, надеясь, что те выдадут его начальству. Мортон сидит в окопе, жует паек и вслух дивится поджигательскому усердию своих друзей. В пятницу утром, когда Мортон спросил у старшего группы: «Сержант, этот дом жечь?» — сержант снял с кухонной полки канистру с керосином и вручил ее Мортону: «На, это ускорит дело». Но потом сержант решил, что пора возвращаться. Непослушные друзья Мортона возвращались столь неторопливо, что успели сжечь всю деревню, устроив из нее маленькое Лидице. Теперь Мортон посмеивался над Геростратами и интересовался их мотивами. Друзья его, все сплошь ветераны, заверяли, что интерес Мортона притупится после того, как он переживет с десяток попыток этих вьетнамцев его укокошить. Если, конечно, переживет. Один из них сказал:

— У всех этих вьетконгов в селах остаются родные, которые, ясное дело, нас ненавидят.

Второй добавил:

— Ну подумай сам: ты сжег его дом. Если он раньше не был вьетконгом, то уж после этого точно станет. — Из этого он сделал вывод, что надо сжечь все их дома, что показалось Мортону совершенно нелогичным.

Третий мотивировал проще:

— Я жгу, потому что всё здесь ненавижу. Ненавижу, потому что я здесь. Ненавижу Вьетнам, ненавижу каждый дом и каждое дерево. Я бы все здесь сжег. — Этого бойца даже удивило, что у остальных есть какие-то другие резоны, кроме ненависти.

— Ладно, ладно, — засмеялся Мортон. — Согласен, через месяц-другой я тоже стану заправским поджигателем.

Но он не стал заправским поджигателем. Через две недели Мортон наступил на мину и умер на месте. Ноги его успокоились в грязи под какими-то неестественными углами к телу. Казалось, что у него три или четыре ноги. «Мы почтили его память заупокойной службой, — писал в Техас родителям Мортона капеллан, — и не одна слеза упала из глаз его товарищей, помнящих великую истину: „Неизмерима любовь того, кто отдал жизнь за ближних своих“. Может быть, вас утешит мысль, что Билли служил благородному делу, помогая добрым людям Вьетнама и всей планеты жить в свободном мире. Я буду молиться за вас». Так писал капеллан родителям Мортона, похоронившим сына в костюме с одной пуговицей.

— Местонахождение Тадж-Махала? — прочитал спец.

— Индия! — сразу откликнулся Демирджян.

— Не подходит. Слишком много букв.

Покончив с кроссвордом, они перешли к статьям и наткнулись на материал об Операции. В самом начале журнала.

— Иди ты! — удивился Демирджян. — Не думал, что об этом столько можно накропать.

— «Дивизия, — читал вслух спец, — оказалась в гуще решающей кампании Вьетнамской войны». Ух ты, а я и не знал. «Тысячи солдат продвигались по лесистой пересеченной местности…»

— Лесистой! — взвыл Салливэн.

— «Закаленная в сражениях дивизия…»

— Ка… Как?.. Зака… закаленная! Х-ха!

— «…Используя эффект внезапности, захватила врасплох значительные силы просочившегося в этот район противника. На рассвете в понедельник молниеносным броском бронепехота при поддержке танков и артиллерии выдвинулась в район с двух направлений, осуществляя маневр по охвату и окружению противника…»

— Как мы их обложили! Со всех сторон! — наслаждался Салливэн.

— Коль кто-то из Чарли пригнется, друг друга подстрелим.

Рота М продолжала веселиться, пока вернувшийся на периметр обороны сержант не вернул их к прозе повседневности.

— Демирджян! Наведи порядок, собери весь мусор.

Демирджян поднялся и шагнул на ничейную территорию, твердя себе, что армия — это армия… это армия… подбирая тут крышку от банки арахисового масла, там жестянку от курятины с лапшой, дальше — варварски разорванную картонную упаковку блока сигарет… А через полгода Демирджян…

Через полгода Салливэн лежал в госпитале в Вашингтоне — он как-то нечаянно отстрелил себе две фаланги указательного пальца. Йошиока лежал в Калифорнии под стальной табличкой в изголовье, а Мортон — в Техасе с почерневшей гвоздикой в петлице. Прохазка проводил отпуск на Ривьере, приставал к девицам в желтых купальниках. Ефрейтор Смит сидел в Панаме. Он пролетел на экзаменах в военном училище по причине «неспособности к психической адаптации»; Мэйсону тоже не довелось стать «зеленым беретом». Покаявшийся Руссо получил почетную отставку и вернулся в Йонкерс, штат Нью-Йорк. Маккарти, будучи в отпуске в своем Айлипе, заскочил к адвокату… далее не для печати! Нет больше Маккарти в Айлипе, слинял Маккарти и разыскивается военной полицией. Но Демирджян — Демирджян все еще во Вьетнаме. Ньюмэн крутит баранку джипа на резиновой плантации, он хромает и к строевой службе не пригоден; Вильямс все разводит свои подливки, соусы и ждет, ждет… почему Катернелл не пишет? Бигалоу продлил контракт до семидесятого года, бонус полтыщи баксов. Некоторые в роте М отмечены медалями, треть начального состава выбыла по причине смерти или ранения, некоторые переболели малярией, иные обожжены напалмом или украшены шрамами от осколков мин и ракет, кое-кто получил пулю в голову от сержантов, волны пополнений омывали роту М, а с ними и Хофельдер — вперед, в Южный Вьетнам! Но Демирджян…